Четкие формулировки тактико-стратегических целей рабочего движения в двух его вариантах дали видные представители немецкой социал-демократии - Э.Бернштейн и Р.Люксенбург.

Бернштейн изрек известную формулу: “То, что считают конечной целью социализма, для меня ничто, движение - все” (14, 281).

Р.Люксенбург ответствовала, что “именно эта конечная цель превращает все рабочее движение из бесплодного штопания, предпринимаемого для спасения капиталистического строя, в классовую борьбу против этого строя с целью его окончательного уничтожения” (95, 20).

Необходимость теоретического обоснования этих формулировок породило их различное толкование. Бернштейн считал, что социалистическое движение не зависит от теории. Она может дать объяснение движению, указать ему определенные пути, но социалистическое движение черпает свои силы и свои права из “фактических отношений и проистекающих из них потребностей и возможностей”. Его оппоненты, прежде всего в лице Р.Люксенбург, напротив, исходили из того, что в программе должны формулироваться не только конечный пункт исторического развития общества, но и все промежуточные фазы этого развития; указания о соответствующем поведении в целях приближения к социализму в каждый данный момент и т.п.

Реформистское крыло рабочего движения отказалось от единого унифицированного теоретического обоснования своих тактико-стратегических установок, поскольку теория находится в постоянном развитии. Тем самым на вооружение брался бернштейнианский подход. Поэтому анализ реформистских взглядов на соотношение целей и средств, соответственно экономических и политических факторов, невозможен без обращения к теоретическим посылкам Э.Бернштейна.

Можно согласиться с Люксембург, считавшей теорию Бернштейна первой и последней попыткой дать реформизму теоретическое обоснование. “Последняя” в том смысле, что реформизм (оппортунизм) в творчестве Бернштейна завершил свое развитие в теории и дошел до своих конечных выводов. Дополнительный штрих: критику в свой адрес со стороны Люксембург Бернштейн считал самой лучшей.

В своей книге “Социальные проблемы”, в заключительной главе, которая называется “Конечная цель и движение”, “отец ревизионизма” приводит ряд аргументов в обоснование выдвинутой им формулы. Бернштейн отмечает “иллюзорный дуализм, который проходит через все грандиозное творение Маркса”. Возвращение к “Коммунистическому манифесту” (в пункте, связанном с вопросом о конечной цели) свидетельствует, что доля утопизма действительно сохранилась в системе Маркса, в этих случаях у него исчезает “точность и достоверность”. Бернштейн видит противоречивость марксовой позиции в оценке отношений между экономикой и властью в истории. Если прежде марксисты приписывали политической власти совершенно отрицательную роль, то в настоящее время (в момент написания книги) наблюдается противоположная крайность: “Власти приписывают почти всемогущую творческую силу, и подчеркивание политической деятельности стало почти квинтэссенцией “научного социализма” (14, 299).

Маркс признавал, и это его отличало от других демагогов, что рабочий класс еще не достиг зрелости, необходимой для его эмансипации, что не существует для этого необходимых экономических условий; и тем не менее он каждый раз обращался к тактике, которая предусматривала оба условия осуществившимися. Бернштейн в отличии от Маркса не ставил осуществление социализма в зависимость от его “имманентной экономической необходимости”. Бернштейн не обнаруживал эту “необходимость”, и для него теряла смысл “конечная цель”.

В другой программной работе “Возможен ли научный социализм?” (1901 г.) он снова возвращается к проблеме субъективного целеполагания, которое является базой формирования социальной доктрины, но не может быть составным элементом теории, науки. Бернштейн поднимает вопрос о понимании социализма, его сущности. Для него не важно, что можно представить социализм как “состояние”, или как “движение”, или как “учение”. Социализм для него прежде всего некая “идеальная модель будущего”, “проект будущего”, о котором ничего не известно. “Но, рассматривая в качестве цели социалистического движения идеальный общественный строй будущего общества и подчиняя этой цели свои действия сегодня, социал-демократия, - отмечает Бернштейн, - превращает социализм до известной степени в утопию” (15, 178).

Итак, утопию нельзя объявить целью, это, во-первых. Во-вторых, более важный момент в рассуждении Бернштейна заключается в неприемлемости им постулата о наступлении социализма “при любых условиях и обстоятельствах”. “Как цель общественного движения социализм ни в коем случае не должен рассматриваться в качестве неизбежного и необходимого результата общественного развития, осуществления которого ждут все социал-демократы, пусть с большей или меньшей степенью уверенности”(15,178).

Социология не доказала и не обосновала нового общественного строя. Социология в состоянии “лишь выявить те предпосылки, при которых победа социализма наиболее вероятна”. Наука об обществе, по категорическому мнению автора, должна быть свободна от ценностных, нормативных суждений. Никакой вопрос, в том числе социальный, “нельзя решать окончательно”.

Непредубежденное прочтение работ Бернштейна, тем более в свете накопленного исторического опыта, позволит отказаться от упрощенных трактовок известной формулы реформизма. Известный исследователь, автор ряда работ по анализу методологии ревизионизма и центризма И.М.Клямкин следующим образом объясняет логику Бернштейна. Отсрочка экономического “краха” капитализма, а значит, и отсрочка реализации “конечной цели” не должны беспокоить социалистов, ибо “крах” и “конечная цель” связываются с недореализоавнным, не раскрывшим своих потенций капитализмом, и такая цель не есть социализм, такая цель есть ничто. И наоборот, создание реальных предпосылок социализма в недрах капиталистического общественного строя, т.е. именно само “движение” к “конечной цели”, есть “все” (74, 13,172; 75, 46).

Клямкин выдвигает интересную трактовку причин постановки Марксом вопроса о завоевании политической власти рабочим классом. Буржуазия, в данном случае в германии, не способная решить специфические задачи именно буржуазного развития (индустриального развития на товарно-капиталистической основе), вынуждена уступить реализацию этой задачи другой социально-классовой силе - индустриальному пролетариату*.(*Трудно сказать, кто является автором данной трактовки роли рабочего класса в странах второго эшелона развития капитализма. По крайней мере, в 1966 г. А.Гершенкрон в США опубликовал книгу “Экономическая отсталость в исторической перспективе”, где теория “замещения” подробно представлена (205).

Пролетариат может реализовать себя в качестве субъекта социализма. Исследователь отмечает, что это нашло подтверждение в условиях России 1917 г., и указывает в связи с этим на коренную особенность социалистической экономики, а именно, ее огосударствление, политизацию хозяйственных отношений и др. Может быть, коренная особенность советского социализма, как и любого другого, выраженная поглощением экономики политикой, и объясняется прежде всего преждевременностью завоевания политической власти рабочим классом, точнее, политической партией, неосуществленностью экономической революции. Может, прав Бернштейн, утверждавший, что курс на завоевание власти немецким пролетариатом, провозглашенный Марксом, ничего общего не имел с пониманием решающей роли экономики, о которой раньше заявлялось основоположниками марксистской теории.

Представляется, что пафос “Социальных проблем”, как и других работ Бернштейна, заключается в нахождении “пропорционального отношения” экономического и политического аспектов в теории и практике рабочего движения и выявлению противоречий в этом вопросе в концепции Маркса. Приоритет политического, политической власти, т.е. неэкономического фактора, является, по мнению Бернштейна, той фальшивой нотой в марксизме, которая выражена английским словом cant. В XVШ в. этим словом обозначалось лицемерно благочестивое нескладное пение пуритан, а позднее оно приобрело значение неумышленной нелепицы, чепухи, неправильной речи.

Сам Бернштейн относил себя к сторонникам “эмансипации посредством экономической организации”, а не “политической экспроприации”. Для него было характерным неприятие догм, стереотипов, он быстро откликался на новые моменты, явления, тенденции в экономике и политике.

Бернштейн поставил под сомнение один из краеугольных камней марксистской теории о всеобщем уничтожающем кризисе системы производства. Крах системы маловероятен в силу приспособляемости индустрии, усиления ее дифференциации. Средствами приспособления капитализма являются: 1) развитие кредитной системы, усовершенствование средств сообщения, организации предпринимателей; 2) устойчивость средних сословий; 3) улучшение экономического и политического положения пролетариата.

В увеличении численности и значения акционерных обществ, в практике выпуска акций Бернштейн увидел фактор децентрализации и демократизации капитала, что ведет к увеличению числа собственников, т.е. расширению среднего класса, росту благосостояния трудящихся.

Теоретическую разработку этих вопросов начал не Бернштейн, он воспользовался (и не скрывал этого) выводами, сформулированными на основе анализа большого массива статистических данных Г. фон Шульца-Геверница и ученых, вышедших из школы Брентано, экономистами Геркнером, Зинцхеймером, а также Ю.Вольфом.

Так, Шульц-Геверниц в книге “Крупное производство” делал заключение об уравнивании имущественных противоположностей в силу того, что труд получает все большую и большую долю общего национального дохода, и данный процесс отнюдь не делает богатых богаче, а бедных беднее, а приводит как раз к обратному. Кстати, эта работа, по словам Струве, представляет самое тщательное монографическое исследование по социальной истории английской промышленности.

С Бернштейном, подхватившим эти и другие соображения, вступает в резкую полемику Г. Плеханов, который не уставал подчеркивать “буржуазный” и “апологетический характер” экономических и социальных исследований, тем самым подтверждая, что может существовать “либеральная, консервативная или социалистическая социология” (131, т. 2, 546-575).

Бернштейн, и не только он, считал подобную социологию “бессмыслицей”. Если обратиться к профессиональным социологам, в частности к В.Парето и П.Сорокину, то мы получим достаточно убедительные свидетельства того, что гипотеза Маркса об ухудшении экономического положения пролетариата и одновременной концентрации богатства у все меньшего числа людей не подтверждается.

П. Сорокин в своей классической работе “Социальная и культурная мобильность” (1927 г.) анализирует и гипотезу Парето, суть которой заключается в утверждении, что профиль экономической стратификации или частность распределения дохода в любом обществе или по крайней мере во многих обществах представляет собой нечто постоянное и единообразное и может быть выражен логико-математической формулой, так называемой “кривой Парето” (155, 315).

Маркс утверждает, что, если перевести теорию катастрофного наступления социализма на язык социологии, изменение высоты и профиля экономической стратификации может быть практически безграничным. В то же самое время Маркс считал данную тенденцию лишь временной, которая после социального переворота должна вытесняться противоположной, направленной на уничтожение самой экономической стратификации. Это означает, что Маркс допускал возможность и необходимость “неограниченного изменения экономической формы социальной организации от чрезвычайно рельефного профиля до абсолютно “плоской” формы общества экономического эгалитаризма” (155, 315).

Социолог опирался по существу на тот же массив статистических данных, известных и Бернштейну, и Плеханову, и другим теоретикам рабочего движения; и выводы научного социологического исследования совпали по существу с выводами реформиста Бернштейна.

Марксистская гипотеза об ухудшении экономических условий рабочего класса была опровергнута ходом истории. Приведем небольшую часть статистики, взятую из работы П.Сорокина. В Англии с 1850-х гг. до начала XX столетия коэффициент реальной заработной платы рабочего класса вырос от 100 приблизительно до 170 (с 1790-х по 1900 г. - от 37 до 102). В США покупательная способность средней заработанной платы одного служащего увеличилась в период с 1850-х по 1910 г. от 147 до 401; в период с 1820 по 1923 г. реальная заработная плата увеличилась с 41 до 129. Подобная ситуация наблюдается во Франции, Италии, Японии и в некоторых других странах.

Также не подтвердилась та часть гипотезы Маркса, где говорилось об обнищании и исчезновении средних экономических классов и концентрации богатства в руках немногих. Сорокин, по данным американского экономиста Р.Бинкерда, рисует следующую картину о “диффузии собственности” в США и европейских странах, принявшую “громадный размах за последние несколько десятилетий”.

В 1918 по 1925 г. число акционеров в некоторых отраслях промышленности (железные дороги, дорожное строительство, газ, свет, электричество, телефон, часть нефтяных корпораций, и металлургических корпораций, дюжина смешанных компаний обрабатывающей промышленности) увеличилась почти вдвое и достигло числа 5 051 499 человек. Около половины из них - служащие, рабочие и члены компаний, другая половина акционеров - вне этих компаний. Число фермеров, материально заинтересованных в кооперативной закупке и продаже, увеличилось с 650 тыс. в 1916 г. до 2,5 млн. в 1925 г. Число вкладчиков и сумма их вкладов выросли соответственно с 10,5 млн. и суммы 1более 11 млрд. в 1918 1г. до 9 млн. с суммой 0в 21 млрд. в 1925 г. Кроме того, увеличение числа держателей акций и облигаций по самым скромным подсчетам составило по крайней мере 2,5 млн. (155, 317-320).

И если гипотеза Маркса, по мнению Сорокина, неверна, то гипотеза о постоянном профиле экономической стратификации (В.Парето) нуждается в пересмотре. Для Сорокина наиболее вероятной является гипотеза колебаний высоты и профиля экономической стратификации, анализ которой (гипотезы) не обнаруживает ни строгой тенденции к уменьшению экономического неравенства, ни существования противоположной тенденции.

Возвращаясь к роли и значению теоретических инноваций Э.Бернштейна, отметим следующую особенность его видения будущности рабочего движения. Это - необходимость в усилении контроля общества над условиями производства, в том числе посредством законодательства, расширения экономической демократии.

Борьба за экономическую демократию - эффективное средство постепенного введения социализма. Эта идея получила свое развитие в программных документах реформистской части рабочего движения в 20-30-е гг. XXтолетия.

Так, в новой программе СДПГ, принятой в Гейдельберге (1925 г.), не ставится задачи овладения политической властью рабочим классом: путь к социализму должен был идти через “экономическую демократию”, нынешняя парламентская демократия должна быть дополнена демократией в экономике.

Данная сюжетная линия стала лейтмотивом в деятельности социал-демократии. Основы современных программных установок были заложены документом, принятым немецкими социал-демократами в Бад-Годесберге в 1959г. и имевшим большое теоретическое значение для международной социал-демократии того времени.

Остановимся подробнее на позиции СДПГ, поскольку она традиционно вносила наибольший вклад в разработку социал-демократических концепций, и ее теоретические декларации выражают типические черты реформистского движения в целом.

Автор при этом понимает опасность обобщений, игнорирующих программную специфику национальных отрядов социал-демократии. Идейно-теоретические установки СДПГ, ставшие предметом анализа (77), не всегда можно перенести обоснованно на другие социал-демократические партии, имеющие свои конкретно-исторические особенности.

Сами социал-демократические теоретики выделяют две группы партий, каждая из которых имеет общие черты. Так, в социалистических партиях Северной Европы, Великобритании, Австрии, Швейцарии и ФРГ получила распространение концепции “функционального социализма”. В ней проблема форм собственности уже не стоит в центре социалистической стратегии, конечной цели. Главное - это воздействие различных общественных институтов на реальное экономическое право распоряжения в условиях рыночных отношений.

Другая группа социалистических партий, действующих в западноевропейских странах Средиземноморья и позднее в Великобритании, ориентировалась на теорию разрыва с капиталистической логикой. Ключевые отрасли промышленности обобществляются, создается доминирующий общественный сектор и используются преимущества государственного планирования. Такая экономическая логика, по мнению этих партий, только и может быть признана социалистической. В этой группе примером может служить теоретическая и практическая деятельность французской социалистической партии, чья политика в годы их участия в правительстве будет также рассмотрена.

Программные установки СДПГ ориентируют своих членов на социализм. Так, в “Основной программе ключевую роль играло понятие социализма как “постоянной задачи” (196, 7). Ни в этой, ни в других программах нет четкого разграничения между “социализмом” как движением, “социализмом” как теорией и “социализмом” как состоянием. Под категорией социализма как “постоянной задачи” понимают прежде всего такое движение к социализму, которое не предполагает наличия переломного момента, качественного “скачка”, знаменующего переход к социализму - “состоянию”. Само восприятие как “состояние” общества не допускается. Так же как нет и термина “построение социализма”.

Многие теоретики вслед за Годесбергской программой повторяют о том, что “социализм” не нуждается в формулировке конечной цели. В.Брандт - многолетний руководитель партии - говорил о “демократическом социализме”, как о “никогда не кончающейся задаче все больше и больше вновь и вновь осуществлять социальные требования демократии в процессе политической борьбы, иначе говоря, претворить в социальную действительность право индивидуума на личную и политическую свободу” (200, 361).

Автор статьи “Демократический социализм - не конечная цель, а особая задача” Р.Ройшенбах дополняет мысль председателя своей партии: “Последователи демократического социализма не стремятся к тому или иному общественному строю как к конечной цели - более того, у них нет конечной цели” (200, 361).

Таким образом, вопрос о завоевании рабочим классом политической власти как предпосылки и условия общественных преобразований снимается с повестки дня социал-демократами. На авансцену теоретических разработок выдвинулся лозунг “социальной демократии”, основным компонентом которого является триада: “свобода”, “справедливость” и “солидарность”.

Требования демократизации всех сторон общественной жизни непосредственно затронули проблему государства. Что такое современное государство? Уничтожать его или оно нуждается в серьезном преобразовании? Эти вопросы всегда находились в центре внимания социал-демократической теоретической мысли.

Уделяя особое внимание этой проблематике, реформизм однозначно отказался от учения о диктатуре пролетариата, порвал с марксизмом в этом вопросе. В противовес марксистскому учению о государстве реформизм выдвигает тезис, согласно которому современное государство, выполняя многочисленные функции, перестает быть орудием политического господства экономически господствующего класса капиталистов или агентов объединившихся монополистов (198, 442-443). Очевидно, что такая позиция ведет к отказу от идеи слома буржуазной государственной машины.

Г. Венер - один из ведущих теоретиков, излагая взгляды руководства СДПГ, констатировал: “Мы не стремимся к созданию “государства будущего”. Речь идет о том, чтобы данное, уже существующее государство, которое является также нашим государством, наполнить социалистическим содержанием в той мере, в какой мы сможем этого достичь, приложив все усилия в федерации, землях и общинах” (201, 103).

В. Брандт высказывался неоднократно в поддержку данного государства, в создании которого существенное участие принимали социал-демократы. Постулатом стала идея борьбы за всеобъемлющую политическую, экономическую и социальную демократию. Особого внимания потребовала к себе проблема контроля за экономической властью.

Часть проекта Годесбергской программы, посвященной экономическим принципам, экономической политике СДПГ, взаимоотношениям собственности и власти, была подготовлена экспертом партии Х.Дайстом (1902-1954 гг.). Дайсту удалось отстоять свою концепцию, которая вошла в Годесбергскую программу. Суть концепции в следующем. Автономное развитие экономики, базирующееся на рыночных принципах при ограниченном вмешательстве государства и существовании общественных предприятий, обеспечивает справедливое распределение доходов и имущества, что собственно и будет означать движение в сторону социализма.

Социализм можно построить не по марксистской схеме: осуществление экономической демократии дает возможность преобразовать капитализм без его ликвидации. Дайст и другие теоретики так же, как и Бернштейн, не связывал государство с общественным классом, считал, что оно способно видоизменяться и через демократическое развитие превратиться в социалистическое государство.

Дайст, исследовав процесс концентрации в сфере производства, приведший к изменению всей структуры хозяйства, отметил, что самым характерным структурным признаком экономики стала концентрация власти. Власть экономическая воздействует на политические институты - правительство, парламент, органы управления. “Они (крупные предприятия, союзы предпринимателей В.К.), - писал Дайст, - узурпируют государственную власть.Экономическая власть - это также и власть политическая” (197, 16).

Такое развитие событий не может не беспокоить тех, для кого свобода, справедливость и социальная безопасность являются основами человеческого общества. Поэтому центральной задачей свободной экономической политики стало обуздание власти крупной экономики. Отсюда необходимость укрепления жизнеспособных средних и мелких предприятий с тем, чтобы они могли выдержать конкуренцию с крупными предприятиями. Участие таких предприятий в этой конкурентной борьбе - решающее средство предотвращения экономической власти монополистической экономики. Немаловажную роль играют также предприятия “свободной обобществленной экономики”. Под ними понимается тот сектор экономики ФРГ, который находится в основном в собственности профсоюзов, не ставящих своей главной задачей извлечение прибыли, ориентирующихся на потребности людей, т.е. на социальные аспекты. В этот сектор входят предприятия, взаимосвязанные друг с другом в финансовом отношении: страховые общества, банки (один из них являлся четвертым по мощности), строительные предприятия (одно из них самое крупное в Западной Европе), производственные и потребительские кооперативы с широкой сетью собственных магазинов и пр.

Свободную обобществленную экономику наряду с партией, профсоюзами и культурными учреждениями в СДПГ считают четвертым “столпом” рабочего движения.

Исходя из многообразия форм собственности Дайст говорит о возникновении социальной теории собственности, которая связывает права на пользование собственностью с интересами всего общества. Отсюда был сделан вывод о том, что частная собственность не является главной причиной социальной несправедливости. Более того, частная собственность должна быть защищена законодательно.

Центральной проблемой социал-демократической политики в сфере экономики является проблема права распоряжения частной собственностью, а главной задачей - демократический контроль над экономической властью. В контексте такого понимания конечная цель социализма - передача средств производства в руки общества - перестает быть таковой. Подобная передача рассматривается как один из многих вариантов демократического контроля.

Общественная собственность не является синонимом государственной собственности. Принцип передачи частной собственности в собственность государства отклоняется. В Годесбергской программе нашлась более легкая формулировка: “Всякое сосредоточение экономической власти, в том числе и в руках государства, таит в себе опасность” (196, 15).

Несмотря на определенную предпочтительность общественной собственности во взглядах социал-демократических теоретиков, она “сама по себе не является целью демократического социализма - это для него только средство достижения свободы, справедливости и благосостояния” (197, 21).

Общественная собственность должна строиться на принципах самоуправления и децентрализации.

Итак, концентрация экономической власти ведет к концентрации власти политической. Отсюда вытекает задача установления эффективного демократического контроля над экономической властью с помощью конкуренции, законодательной и финансовой поддержки средних и мелких предприятий разных форм собственности. “Демократический” или “общественный” контроль становится одним из ключевых понятий социал-демократической теории и практики.

Отметим социал-демократическую иерархию выбора средств: решение проблем экономической власти выводит, по их мнению, на решение проблем политической власти: формирование экономической демократии составит материальное основание демократии, социальной, политической и т.д.

С теоретической позицией демократического социализма согласовывалась практическая линия социал-демократов. Можно выделить 3 аспекта, на которых акцентировалось внимание в экономической политике: 1) “накопление имущества работниками”; 2) “соучастие в управлении”; 3) “согласованные акции”.

После принятия закона “О накоплении имущества” в 1974 г. правительственной коалицией СДПГ/СвДП за три года было распространено 23 млн. сертификатов с годовой стоимостью в 212 марок каждый. Создавались “коллективные инвестиционные фонды” на основе обязательных отчислений части прибылей крупных компаний. С одной стороны, обеспечивалось мирное преобразование отношений собственности, а с другой - привлекались средства частных компаний для финансирования социальной инфраструктуры.

Социал-демократы, участвуя в разработке закона об участии, в определенной степени удовлетворяли демократические требования трудящихся и поддерживали стремление рабочего класса к материальным и социальным улучшениям. По закону “Об участии лиц наемного труда в управлении фирмами” наблюдательный совет состоит из равного числа (от шести до десяти) представителей предпринимателей и трудящихся. Пост председателя наблюдательного совета обеспечивался представителями предпринимателей.

Брандт считал, что “расширение соучастия укрепит тенденцию к созданию более дееспособного предприятия, так как рабочие как минимум также заинтересованы в разумном управлении... как и собственники капиталов: соучастие социально и вместе с тем производительно” (195,196).

“Согласованные акции” (в немецкой литературе употребляется соответствующий термин “конвертированные акции”) представляли собой механизм, функционирующий в виде периодических совещаний представителей предпринимателей, государственных органов и профсоюзов для обмена мнениями о правительственных программах экономического развития.

Конечно, такого рода общественный контроль над экономикой не ограничивается перечисленными моментами, здесь включается широкий спектр разнообразных экономических мер, принятие которых зависит от времени и места.

Так, в новом программном документе Социнтерна “Декларации принципов” (1989 г.) в числе таких мер предусматриваются: демократическая, общедоступная децентрализованная производственная политика; общественный контроль над инвестициями; защита социальных и общественных интересов; участие трудящихся и совместное принятие решений на уровне компаний и производственном уровне, а также участие профсоюзов в разработке национальной экономической политики; самоуправляемые коллективы рабочих и фермеров; государственные предприятия с демократическими формами контроля и управления в тех случаях, когда необходимо дать правительству возможность решать приоритетные социальные и экономические задачи; демократизация мировых финансовых институтов и экономической системы, позволяющая участвовать в их деятельности всем странам; международный контроль и наблюдение за деятельностью транснациональных корпораций, в том числе международные права профсоюзов в отношениях с такими корпорациями” (118,120).

Документ подчеркивает, что главный принцип заключается в реальном участии самих трудящихся и их объединений в управлении экономикой как на национальном, так и международном уровнях.

Социальный контроль экономической власти не только не исключает, по мнению социал-демократов, но и включает рыночные отношения. Если рынок не отторгает принципа социальной ответственности, он является эффективным рычагом экономического регулирования, не сравнимым с “централизованной бюрократией”.

Таким образом, экономическая демократия, являясь инструментом контроля над властью, сохраняет необходимость социального участия в экономических решениях. Социал-демократия на практическом опыте имела возможность проводить идеи общественного контроля, именно в пункте использования такого инструмента, как государство, для развития социальной и распределительной политики.

Прежде всего это 13-летний опыт пребывания у руля власти немецких социал-демократов (1969-1982 гг.). Они взялись за увеличение доли государственной собственности, за усиление вмешательства государства в экономический процесс через механизм управления ценами, зарплатой, занятостью, перераспределением потоков денежных средств; а также за широкий спектр программ, которые ослабляли жесткий механизм денежного саморегулирования, т.е. применялся полный набор кейнсианских мер. Это способствовало увеличению объема перераспределяемых средств, налогов, размеров взносов в систему социального обеспечения, расширению общественных фондов потребления и т.д. Другими словами, формировалось “государство благосостояния”. Но, преследуя благородные цели, социал-демократы ослабляли экономический фундамент того же самого роста благосостояния. В чем это выразилось?

За 13 лет социал-демократического правления размер налогов и взносов вырос в 3,2 раза (по отношению к 1969 г.), составил в 1982 г. 40,5 % ВНП. Размер взносов на социальное обеспечение вырос в 4,4 раза: с 10,6 % до 16,8 %. Государственные поступления выросли в 3,4 раза, размер перераспределяемых средств достиг половины ВНП. При всем этом реальная заработная плата росла гораздо медленнее, чем в предыдущий период. Темпы экономического роста были заметно ниже этого же срока. Партийные прогнозы превысили реальные в 2 раза.

Для выполнения программы социальных реформ требовались финансовые средства, которые добывали через проведение активной инфляционной политики, т.е. наращивая денежную массу в обращении; повышение государственной задолжности и т.д. Размер государственного потребления вырос с 14% ВНП в 1967 г. до 20% в 1981 г. Доля инвестиций, наоборот, сократились с 24 до 21%. Таким образом, при увеличении государственного потребления рос государственный долг и падали государственные инвестиции (129, 66-68).

Тем самым разрушалась система стимулов к накоплению, промышленному инвестированию, наблюдалось бегство от налогов. Здесь социал-демократы почувствовали, что перешагнули порог оптимального соотношения между экономическими и политическими (государственными) институтами. И за это нарушение они в конечном счете поплатились голосами избирателей.

Чем бы закончился экономический эксперимент в случае реализации программы, предложенной Германской коммунистической партией? Коммунисты, например, ставили цель перевести все народное хозяйство в государственную собственность и обеспечить демократический контроль за использованием этой собственности; передать частные предприятия электро-, газо- и водоснабжения в государственную и муниципальную собственность; транспорт общего пользования, принадлежавший частным фирмам, включить в состав государственных транспортных предприятий; аннулировать все решения, которые уже были приняты в отношении передачи в частную собственность тех или иных предприятий и учреждений государственного сектора (57, 173, 174). Действительно, чем дальше удалена партия от власти, тем радикальнее ее лозунги.

Немалый опыт в решении вопроса о соотношении экономики и политики, рынка и государства тоже на правительственном уровне накопили французские социалисты, пришедшие к власти в 1981 г.

Большое место в деятельности Ф.Миттерана и правительства с первых же дней своего функционирования занимали социально-экономические вопросы. Были приняты меры по улучшению социального положения наименее обеспеченных слоев населения. На 10% была повышена минимальная заработная плата рабочих и служащих, что затронуло 1,5 млн. человек; на 25% повышены пособия семьям, имеющим двоих и более детей; на 20% - пенсии престарелым; на 50% - пособия на жилье; принята программа жилищного строительства, меры по борьбе с безработицей и т.д. Важную роль в достижении эффективной борьбы с безработицей придавали национализированному сектору экономики. В соответствии с законом о национализации была проведена национализация пяти крупнейших промышленных компаний, тридцати шести банков и двух финансово-промышленных групп.

Национализации подлежали следующие фирмы: “Пешине-Южин-Кюльман” - четвертое место в мире по производству алюминия; “Компани Женераль д Электрисите” - крупнейшее в Западной Европе предприятие выпускающее оборудование для атомных электростанций; “Сен-Гобен” - первое место в мире по выпуску изоляционных материалов (удовлетворяет в этой области половину всех потребностей Франции, ФРГ, Бельгии вместе взятых);

“Рон-Пуленк” - третье место в мире по выпуску химического текстиля, четвертое - по производству удобрений, девятое - химических товаров; “Томсон-Брандт” - первое место во Франции по производству бытовых электроизделий; крупнейшие металлургические комплексы “Юзинор” и “Сасилор” подпали под государственное начало.

Государство стало располагать более 50% акций таких промышленных групп, как “Дассо” (авиастроение) и “Матра” (вооружение и космос). В итоге Франция вышла в то время на первое место среди других индустриально развитых стран по уровню государственного контроля экономики (22%), не говоря уже о банковской системе. Аналогичный показатель - от 9% в ФРГ до 13% - в Австрии. Идеологи ФСП, считали, что с приходом к власти наступил “первый этап” процесса “перехода к социализму”.

ФСП, и это отличало ее от большинства входящих в Социнтерн партий, провозгласила необходимость “разрыва с капитализмом”. В программе “Социалистический проект” (1981 г.) приводится следующий тезис: “Чтобы выйти из кризиса, нужно выйти из капитализма, переживающего кризис”. Сама партия, как указывается в резолюции съезда, “вдохновляется желанием проводить глубокие перемены, определенные ею самой как процесс разрыва с существующим порядком, а не как простое его улучшение” (53, 113).

Однако левый крен социалистов под влиянием продолжающихся депрессивных процессов в экономической жизни страны, массового бегства капиталов и т.п. стал смещаться в правую сторону. В 1983 г. был принят “план Делора”, тогдашнего министра экономики и финансов, по которому намечались меры “жесткой экономии”, что означало отказ социалистического правительства от совместно с коммунистами принятой программы.

В экономической политике был выдвинут лозунг “модернизации промышленности”, означавший внедрение новейшей технологии, с одной стороны, и свертывание традиционных отраслей, переживающих застой - металлургической, горнодобывающей, судостроительной, - с другой. На этом этапе стали изменяться и представления о роли государства и национализированного сектора в борьбе с кризисными явлениями.

Л. Фабиус, ставший главой правительства в 1984 г., заявил о необходимости “по-новому подходить в практической деятельности к роли государства”. Государство не должно навязывать себя или мешать, а делать только то, что необходимо. У государства “обозначились его границы, за которые оно не должно выходить” (114, 110). Тем самым руководство ФСП в понимании государства стало ориентироваться на ту модель, которую разрабатывали на правом фланге партии, а именно “уменьшение власти государства”. Ставка на государственный сектор есть, по их мнению, “волюнтаристская”, “неэффективная и опасная” политика как с точки зрения экономических перспектив, так и международного влияния Франции.

Идея приоритета рынка над государством приобретала все большую популярность. Парламентские выборы в 1986 г. показали, в чью пользу был сделан выбор, подведя черту под “левыми экспериментами”. Переход от лево-социалистического варианта социально-экономической платформы к модернистско-технократическому варианту, близкому к неоконсерватизму, был не случаен.

Перед социал-демократией встала задача пересмотра своих концептуальных основ. Идея глобального “исторического перелома” была одной из ключевых на XVI конгрессе Социнтерна (1983 г.), с которой выступил В.Брандт.

Концепция “исторического перелома” сводилась к тому, что наступила новая фаза фундаментальных перемен, вызванных третьей промышленной революцией, новым социокультурными тенденциями, модификацией социальных отношений. В рядах социал-демократии до сих пор не утихает дискуссия по проблеме, которую обозначают как “кризис прогресса”. Один из теоретиков Социнтерна директор Академии Густава Хайнеманна (ФРГ) Т.Майер перечисляет эти политические вопросы, важные и для социалистических партий, и для общественности в целом индустриально развитых стран: понятие экономического роста; экологическая угроза; социальное управление техникой; будущие мира труда; социально ответственное производство; новый индивидуализм; новые формы всеобщей безопасности; беспримерные масштабы интернационализации (96, 115).

Новые парадигмальные установки вызвали разговоры о “новом ревизионизме”. Поскольку проблемы постепенного проведения реформ в повестке дня уступают место разработке модели научно-технической цивилизации, О.Лафонтен отмечает, что в дискуссиях последних лет, “центр тяжести которых сместился с производственных отношений и способа производства на технику и результаты ее использования (выделено мной. В.К.), постоянно подчеркивалось, что управление развитием техники является политической задачей” (84, 58-59).

Итак, производственные отношения заменены в иерархии проблем технологическими, а последние становятся политическими проблемами. Понятия свободы, демократии объявляются как средство и цель не только социализма (демократического), но и всего мирового сообщества; солидарность - как выражение общности человечества; культура - как требование доступа к глобальному культурному наследию.

Концепция Бернштейна, таким образом, проделав определенную эволюцию, пришла к своему политическому завершению. При чем, эта эволюция, как представляется, отражала логику исторического развития, не взрывая и не обращая ее в историческое назад, не идя по проторенным коммунизмом дорогам. В социал-демократии выкристаллизовалась оценка “реального” социализма, где, - как писал Лафонтен, - “деление между государством и обществом, правда, устранено, но в порядке, обратном тому, о каком думал Маркс: не гражданин “перекачал” в себя государство и подчинил его себе, а государство подчинило себе гражданина” (84, 164-165).

Без труда мы увидим, что такое развитие событий явилось результатом реализации основных теоретических формул.

Исторический маразм Кремля и «Болота» [Россией правят двоечники!] Нерсесов Юрий Аркадьевич

«Движение - все, конечная цель - ничто» - троцкистский лозунг

Это не ответ. «Будем стараться» - это процесс: движение - все, конечная цель - ничто. Это троцкизм, как известно. Я хочу услышать от вас, как от руководителя корпорации, прямой, ясный и однозначно понимаемый ответ.

(Реплика на совещании в Сочи 3 июля 2008 года, посвященном строительству олимпийских объектов, на котором президент государственной корпорации «Олимпстрой» Виктор Колодяжный в ответ на вопрос о сроках завершения строительства бобслейной трассы ответил: «Будем стараться».)

Разумеется, и в нашей стране, да, собственно, в любой другой стране всегда есть, всегда были и всегда будут силы, которым важна не перспектива развития, а важно броуновское движение такое постоянное. Помните известный троцкистский лозунг «Движение - все, конечная цель - ничто»?

(Выступление на встрече с активом Объединенного Народного Фронта 27 декабря 2011 года.)

Очень плохо зная историю России, ее президент тем не менее постоянно использует в своих выступлениях исторические примеры и, само собой, регулярно попадает впросак. То Ленина со Сталиным перепутает, то Петра I посмертно на Семилетнюю войну отправит. (Ю. Нерсесов. «Продажная история. «Паленые мифы о России». С. 13- 17.) Вот и теперь раз за разом Путин приписывает радикальному российскому коммунисту Льву Троцкому слова умеренного германского социал-демократа Эдуарда Бернштейна.

В статье «Борьба социал-демократии и революция общества», опубликованной в газете «Die Neue Zeit» {1} , Бернштейн писал: «Я признаю открыто, то, что понимают обычно под «конечной целью социализма», представляет для меня чрезвычайно мало смысла и интереса: эта цель, что бы она ни означала, для меня - ничто, движение - все. И под движением я понимаю как всеобщее движение общества, т.е. социальный прогресс, так и политическую и экономическую агитацию и организацию для воздействия на этот прогресс».

Пылкий революционер Троцкий с этим согласиться никак не мог и постоянно клеймил реформизм германских эсдеков, а лозунг «Движение - все, конечная цель - ничто» в работе «Перед историческим рубежом. Политические силуэты» охарактеризовал как «бессмысленность и пошлость». Ему и в страшном сне не могло привидеться, что второстепенный политик эпохи поздней Аллы Пугачевой спутает его с Бернштейном.