Дата создания: 1847-1851.

Жанр: цикл очерков

Тема: Картина помещичьей и крестьянской жизни провинциальной России.

Идея: Духовная высота простого русского народа (крепостных крестьян) и оскудение нравственного состояния поместного дворянства.

Проблематика: Неправомерность крепостного права.

«Хорь и Калиныч»
Основные герои: Хорь, крепостной мужик; Калиныч - его друг, тоже крепостной.

Сюжет. Тургенев описывает двух совершенно разных людей, между которыми странным образом установилась большая дружба. Хорь отличается практичностью и скопидомством, Калиныч же - неприспособленный к жизни деревенский романтик, который не имеет даже своего жилья. Автор описывает достоинства того и другого.

«Ермолай и мельничиха»
Основные герои: Ермолай, бродяга-охотник; Арина, жена мельника.

Сюжет. Автор представляет читателям охотника Ермолая, который часто сопровождал его на охоте. Однажды они заночевали у мельницы, к их костру подошла знакомая с Ермолаем Арина, бывшая замужем за мельником. Писатель вступил с ней в разговор и скоро понял, что она была горничной жены графа Зверкова, от которого он знал историю Арины. Графиня Зверкова положила за правило держать в услужении только незамужних девушек, дабы заботы о детях не отвлекали от заботы о барыне. Арина же осмелилась полюбить лакея Петра и просить позволения выйти замуж. Было отказано. В итоге она забеременела, была с позором изгнана в деревню, разлучена с Петром, который с горя ушел в солдаты. Ребенок ее скоро умер. Арину из крепости выкупил богатый мельник и женился на ней. Однако здоровье ее было подорвано пережитым.

«Малиновая вода»
Основные герои: Михайло Савельев, бывший дворецкий; Влас, пожилой мужик.

Сюжет. Малиновой водой называется родник, возле которого расположился на отдых Тургенев. На привале ему встретился Михайло Савельев, бывший когда-то дворецким у известного на всю округу своими гуляниями его сиятельства Петра Ильича. Старик вспоминает былые развлечения графа. На середине повествования к роднику подошел пожилой крестьянин Влас. Он пешим ходом следует от самой Москвы. В Москву он ходил с просьбой к барину уменьшить оброк с него, так как он потерял сына-кормильца. Барин же, сын графа Петра Ильича, отказал Власу и выгнал его вон.

«Уездный лекарь
Основные герои: Трифон, врач; Александра, его пациентка.

Сюжет. Тургенев познакомился в гостинице с уездным доктором, который поведал ему странную историю, приключившуюся с ним. Будучи вызван к пациентке, мечущейся в предсмертной горячке, он увлекся ей, так как она была молода, красива и образованна. Александра, понимая, что умирает, всю свою нерастраченную страсть обратила на внешне неказистого доктора, поскольку других мужчин рядом не было. Три ночи Трифон провел с умирающей красавицей, она вручила ему кольцо в знак обручения, о чем известила свою мать. Кольцо он сохранил, но женился на богатой купчихе, злой и некрасивой.

«Мой сосед Радилов
Основные герои: Радилов, помещик; Ольга, его свояченица.

Сюжет. Как-то на охоте Тургенев случайно оказался в саду помещика Радилова. Состоялось знакомство, Тургенев приглашен в дом, Радилов знакомит его со своими домочадцами: старенькой матерью, спившимся Федором Михеичем, живущим у Радилова из милости, и сестрой жены Ольгой, молодой привлекательной девушкой. Радилов радушный хозяин, старательно развлекает гостя, но заметно, что он в сущности ко всему равнодушен и чем-то угнетен. Вскоре выясняется, что он сражен недавней смертью любимой жены. Тургенев старается ободрить его надеждой на счастливые перемены. Радилов в ответ оживленно говорит о том, что нужно только решиться на них... Через две недели становится известно, что Радилов, оставив мать и поместье на произвол судьбы, уехал куда-то с Ольгой.

«Однодворец Овсянников
Основные герои: Овсянников, мелкий помещик.

Сюжет. Тургенев излагает свои беседы с однодворцем Овсянниковы, ведущим полукрестьянский образ жизни. Овсянников умен и рассудителен. Он сопоставляет современность с екатерининской эпохой и находит, что, несмотря на больший произвол, жить в старину было спокойнее. Овсянников критикует современных дворян за бесплодные разглагольствования, за неумение применить идеи в реальности. Либерально настроенные дворяне произносят прекраснодушные речи, но, когда требуется от них для общей пользы ничтожный участок земли, они его ни за что не уступят.

Отзыв о произведении. В «Записках охотника» великолепно описана природа, образы интересны, выразительны. Хотя это и очерковая проза, сюжеты из жизни выбраны так, что не уступают художественному вымыслу.

Примечания <к "Запискам охотника">

"Записки охотника", появлявшиеся в печати отдельными рассказами и очерками на рубеже сороковых и пятидесятых годов и объединенные затем в книгу, составили первое по времени большое произведение Тургенева. В нем заключен ответ на центральную проблему эпохи, в которую произведение это создавалось. Создавалось же оно в ту пору, когда в России, по словам Ленина, "все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 520.}. "Записки охотника" - художественный суд писателя над крепостничеством и теми явлениями русской действительности, которые сложились в условиях векового господства этого строя. Вместе с тем - это широкое поэтическое полотно народной жизни России в крепостную эпоху. Продолжая то, чего достигли в изображении русского народа Радищев, Пушкин и Гоголь, Тургенев одновременно выработал новый метод изображения. По словам Белинского, он "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил" (Белинский, т. 10, с. 346). Образы крепостных крестьян, созданные Тургеневым, были восприняты читателями как глубоко типические и навсегда сохранили это свое художественное достоинство. Проникнутые духом антикрепостнического протеста н демократической гуманности, "Записки охотника" сыграли важную роль в истории русского реализма, так же как и в развитии русского общественного самосознания. По свидетельству Салтыкова-Щедрина, они "положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды" и, вместе с другими произведениями Тургенева, значительно повысили "нравственный и умственный уровень русской интеллигенции" (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 459).

Впоследствии, в предисловии к переводу на русский язык романа Б. Ауэрбаха "Дача на Рейне" (1868), Тургенев указал на то, что "обращение литературы к народной жизни" замечалось в сороковых годах "во всех странах Европы" {Характеристику "романа из сельской жизни", ставшего особенно популярным в первой половине XIX века в швейцарской, немецкой и французской литературах, см. в кн.: Zellweger Rudolf. Les débuts du roman rustique. Suisse - Allemagne - France. Paris, 1941.}. Тургенев имел здесь в виду прежде всего "Шварцвальдские деревенские рассказы" самого Б. Ауэрбаха, а также повести и романы из сельской жизни Жорж Санд - "Чёртово болото", "Маленькая Фадетта" и др. Творческий опыт этих писателей был хорошо известен автору "Записок охотника" {См. об этом: Сумцов Н. Ф. Влияние Ж. Санд на Тургенева. - Книжки Недели, 1897, No 1; Каренин Вл. Тургенев и Ж. Санд. - Т сб (Кони), с. 87 - 129, и др.}. Прекрасно знал Тургенев и русскую литературу о крестьянстве {Сабик Э. В. К вопросу о преемственности литературных традиций в "Записках охотника" (И. С. Тургенев и А. В. Кольцов). - Научные доклады высшей школы. Филол. науки. М., 1961, No 2, с. 110--115.}. Однако, как указывал Горький, сочинения Жорж Санд могли помочь "установить, организовать известное отношение к мужику, но интерес и внимание к нему вызвал он сам и вызвал грубейшим образом, именно путем бунтов и волнений" {Горький М. История русской литературы. М., 1939, с. 178.}. Обращение Тургенева к теме народа, крестьянства и возникновение на этой основе антикрепостнической книги писателя определялось сложившейся в России к середине сороковых годов XIX века общественно-политической ситуацией, превратившей крестьянский вопрос в грозный вопрос, от которого зависели судьбы страны.

"Записки охотника" возникли в русле того литературного направления - "натуральной школы", которое стремилось на основе реализма и демократизма к правдивому изображению жизни современного русского общества, в первую очередь его социальных низов. "Натуральная школа" начала свою деятельность с всестороннего изображения жизни большого города и особенно тех его углов, где ютилось городское мещанство - мелкие чиновники, ремесленники - люди, беспомощно бившиеся с нищетой. Однако к середине 40-х годов в тематике "натуральной школы", идейным вдохновителем и руководителем которой был Белинский, наметился явственный сдвиг. Не отказываясь от разработки тем города, городских углов, городского "дна", писатели "натуральной школы" всё с большей решительностью обращаются к изображению крепостного крестьянства, его материальной и духовной жизни. "Природа - вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе - человек. А разве мужик - не человек? - Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? - Как что? - Его душа, ум, сердце, страсти, склонности,-- словом, всё то же, что и в образованном человеке" (Белинский, т. 10, с. 300). Эти строки из статьи Белинского "Взгляд на русскую литературу 1847 года" имели программное значение. Белинский призывал писателей тех лет изображать "мужика", страдающего от "несчастных обстоятельств жизни", говорить о народе "с участием и любовью". И передовые русские писатели 40-х годов с величайшим творческим подъемом выполняли эту важнейшую задачу эпохи. О "несчастных обстоятельствах жизни" русских крестьян, о крепостном рабстве писали в ту пору и Герцен ("Кто виноват?", "Сорока-воровка", "Доктор Крупов"), и Некрасов ("Тройка", "В дороге", "Огородник", "Родина", "Псовая охота"), и Григорович ("Деревня", "Антон Горемыка"), и Гончаров ("Обыкновенная история"), и многие другие {Подробнее об этом см.: Кулешов В. И. Натуральная школа в русской литературе. М.: Просвещение, 1965, с. 241--252.}.

В это литературное движение включился и молодой Тургенев. Первые произведения цикла (особенно "Хорь и Калиныч", "Ермолай и мельничиха") примыкали к новому, только что сформировавшемуся жанру натуральной школы - физиологическому очерку. Однако Тургенев возвел жанр на новую ступень художественного развития {См.: Гонзик И. Значение творческой индивидуальности для развития метода критического реализма ("Записки охотника" И. С. Тургенева и физиологический очерк 40-х годов). - В кн.: Художественный метод и творческая индивидуальность писателя. М., 1964, с. 211--217; Цейтлин А. Г. Становление реализма в русской литературе. (Русский физиологический очерк). М.: Наука, 1965, с. 278--281.}. В отличие от физиологических очерков Гребенки, Григоровича, Даля, Кокорева, в которых, как правило, отсутствовал сюжет, а герой представлял собой обобщение "цеховых" признаков (извозчика, шарманщика, кухарки, дворника и т. п.), для очерка Тургенева характерна типизация героя, отбор обстоятельств, способствующих выявлению характера.

Внешним толчком для начала работы над "Записками охотника" была обращенная к Тургеневу летом или осенью 1846 г. просьба И. И. Панаева снабдить его материалом для отдела "Смесь" в первом номере обновленного "Современника", который, начиная с 1847 г., должен был выходить под редакцией Некрасова и самого Панаева, "... я,-- писал впоследствии Тургенев в "Литературных и житейских воспоминаниях",-- оставил ему очерк, озаглавленный "Хорь и Калиныч"". Неожиданный успех у читателей этого небольшого очерка, написанного, по-видимому, до просьбы Панаева, имел для автора важные последствия. Тургенев вспоминал потом, что он до такой степени был не удовлетворен своей тогдашней писательской деятельностью, что "возымел твердое намерение вовсе оставить литературу" (там же).

Появление в печати "Хоря и Калиныча" резко изменило такие настроения: "Успех этого очерка побудил меня написать другие,-- вспоминал Тургенев,-- и я возвратился к литературе" (там же). В письме к П. В. Анненкову от 22 ноября (4 декабря) 1880 г. Тургенев также утверждал: "В начале моей карьеры успех "Хоря и Калиныча" породил "Записки охотника"".

Несмотря на отмеченную самим автором "Записок охотника" некоторую случайность публикации первого рассказа, возникновение этого цикла было явлением глубоко закономерным в идейном и творческом развитии Тургенева. О его глубоком внимании к народному быту и понимании экономической основы отношений между помещиками и крестьянами свидетельствует уже служебная записка 1842 г. - "Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине". Вопрос о положении русского крепостного крестьянина Тургенев считает одним из самых важных и первостепенных, связанных с вопросом о будущности России вообще (наст. изд., Сочинения, т. 1, с. 419--420). В рецензии 1846 г. на сочинения В. И. Даля - "Повести, сказки и рассказы Казака Луганского" - Тургенев дает свое определение понятия народного писателя, необходимыми качествами которого он считает "сочувствие к народу, родственное к нему расположение"; в русском простом человеке Тургенев видит "зародыш будущих великих дел, великого народного развития..." (там же, с. 278, 279). В поэтическом творчестве Тургенева 1843 - 1846 годов наблюдается сильнейшее развитие в сторону реализма. Непосредственно в преддверии "Записок охотника" стоит "Помещик" (1845) - поэма, которую Белинский недаром назвал "физиологическим очерком помещичьего быта" (Белинский, т. 10, с. 345).

В январе 1847 г. Тургенев уехал за границу и пробыл там три с половиной года. В это время и были написаны почти все последующие рассказы и очерки "Записок охотника".

Пребывание за границей, в обстановке назревавшей, а затем совершившейся революции 1848 года, крайне обострило социально-политическое восприятие Тургезевым не только западноевропейской, но и русской действительности. Впоследствии он заявлял, с излишней, быть может, категоричностью: "... знаю <...> что я, конечно, не написал бы "Записок охотника", если б остался в России". И в объяснение этого заявления рассказал о своей "аннибаловской клятве" - своей и других передовых русских людей сороковых годов. "Я не мог,-- писал Тургенев,-- дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел <...> Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя; враг этот был - крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца - с чем я поклялся никогда не примириться... {Комментируя это заявление Тургенева о крепостном праве и раскрывая тем самым общественно-политическую проблематику "Записок охотника", П. Л. Лавров писал в 1884 г. в статье "И. С. Тургенев и развитие русского общества": "Мы можем теперь определить ясней область, которая подразумевалась под этим термином, это было не только униженно личностей раба и рабовладельца в процессе легального рабства; это было унижение личности русского интеллигентного человека перед мумиею чистообрядного православия, неспособного постоять ни за что и ни против чего, это было унижение личности члена русского общества перед архаическим самодержавием русского императорского правительства" (Вестник народной воли, 1884, No 2).} Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить <...> "Записки охотника", эти в свое время новые, впоследствии далеко опереженные этюды, были написаны мною за границей; некоторые из них - в тяжелые минуты раздумья о том: вернуться ли мне на родину или нет?" ("Литературные и житейские воспоминания" ("Вместо вступления", 1868) - наст. изд., Сочинения, т. 11).

Как всякое ретроспективное свидетельство, признание Тургенева, при всей его искренности, не могло обладать и не обладает значением объективного биографического документа того времени, о котором в нем идет речь. Но оно дает достоверное общее представление об идейном взлете, который был достигнут русской передовой мыслью, возглавлявшейся Белинским, в конце сороковых годов,-- взлете, нашедшем одно из высших своих художественных выражений в "Записках охотника".

Уже в первом рассказе будущего цикла Тургенев, как это отметил еще Анненков, "выразил ясно и художественно сущность настроения, которое уже носилось <...> в воздухе" (Анненков, с. 267). Образы Хоря и Калиныча, этих простых русских людей, в высокой степени обладающих чувством социального достоинства, возникли в обстановке жарких споров Белинского и членов его кружка со славянофилами. В положительно оцененной Белинским статье "Взгляд на юридический быт древней России" К. Д. Кавелин утверждал, что "личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, есть необходимое условие всякого духовного развития народа" (Совр, 1847, No 1, отд. "Науки и художества", с. 12). Утверждение это было направлено против той идеализации "покорности" русского народа, которую на все лады развивали в те годы идеологи "официальной народности" и славянофильства {См. об этом в статье: Ковалев В. А. "Записки охотника" И. С. Тургенева и "западническая" публицистика 1846--1848 гг. - Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1937, т. VII, каф. рус. лит-ры, с. 127--165.}.

Начальная пора работы Тургенева над "Записками охотника" была временем его наибольшей идейной близости к Белинскому. В "Записках охотника" отразилось понимание роли народа и личности, во многом близкое к пониманию этой роли Белинским, который писал: "Народ - почва, хранящая жизненные соки всякого развития; личность - цвет и плод этой почвы" (Белинский, т. 10, с. 368).

Вслед за "Хорем и Калинычем" во втором номере "Современника" за 1847 г. появился "Петр Петрович Каратаев". Слова "Из записок охотника", прибавленные к заглавию "Хорь и Калиныч" И. И. Панаевым (свидетельство Тургенева в "Литературных и житейских воспоминаниях"), не были повторены при заглавии "Петр Петрович Каратаев"; в качестве подзаголовка здесь стояло слово "Рассказ". Эти два первые рассказа будущего цикла не были отмечены и номерами. Нумерация началась только с третьего рассказа - "Ермолай и мельничиха", помещенного в пятой книге "Современника" всё за тот же 1847 год. Здесь этот рассказ, был, однако, помечен цифрой II, a не III. Таким образом, Тургенев, по-видимому, лишь весной этого года утвердился в мысли создать цикл рассказов и очерков. При этом в намерение его не входило сначала включать в цикл рассказ "Петр Петрович Каратаев", хотя объем цикла постепенно расширялся. Сохранившиеся в рукописях и письмах Тургенева заметки и свидетельства позволяют сделать вывод, что вначале писатель представлял себе все произведение состоящим из двенадцати очерков и предполагал закончить работу над ним в течение года. В сентябре-октябре 1847 г. программа была расширена до двадцати очерков. И, наконец, в сентябре 1850 г., уже приступив к подготовке отдельного издания "Записок охотника", Тургенев решил довести число очерков до 24 (Клеман, Программы, с. 117).

Однако в первое отдельное издание 1852 г. вошло всего 22 очерка. Из них лишь один - "Два помещика" - был введен в цикл по рукописи, прямо в книгу. Все остальные печатались ранее в "Современнике". Соединяя очерки и рассказы в книгу, Тургенев совершенно изменил их последовательность, по сравнению с тем, как они появлялись в журнальных публикациях. Об этом дает наглядное представление таблица, где римские цифры в левом столбце обозначают нумерацию рассказов в "Современнике", арабские же в скобках - порядок рассказов в первом отдельном издании 1852 г.:

- (1) Хорь и Калиныч
- (18) Петр Петрович Каратаев
II (2) Ермолай и мельничиха III (5) Мой сосед Радилов IV (6) Однодворец Овсяников V (7) Льгов
VI (10) Бурмистр VII (11) Контора	1847, No 10
VIII (3) Малиновая вода IX (4) Уездный лекарь X (12) Бирюк XI (14) Лебедянь XII (15) Татьяна Борисовна и ее племянник XIII (16) Смерть
XV (20) Гамлет Щигровского уезда XVI (21) Чертопханов и Недопюскин XVII (22) Лес и степь
XVIII (17) Певцы XIX (19) Свидание
XX (8) Бежин луг
XXI (9) Касьян с Красивой Meчи
- (13) Два помещика (1-е отд. изд. 1852 г.)

В этой таблице обращает на себя внимание пропуск в публикации "Современника" номера XIV. Можно предположить, основываясь на сложной цензурной истории "Двух помещиков" (см. ниже), что именно этот рассказ, предназначавшийся первоначально для первых книжек "Современника" за 1848 г., и должен был появиться там под этим номером.

Мысль об отдельном издании "Записок охотника" возникла у Тургенева и его друзей задолго до того, как в "Современнике" закончилось печатание 21 рассказа цикла. Первое известное нам документальное свидетельство такого замысла датируется летними месяцами 1847 г. Тургенев писал тогда "Бурмистра" и на полях черновой рукописи этого рассказа набросал текст титульного листа будущего издания (см. Программу IVa). Следующий do времени проект возник вскоре у Некрасова. 28 октября

1847 г. он писал Тургеневу: "Я Вам <...> скажу весть, может быть, приятную: я хочу издавать и на днях начну "Библиотеку русских романов, повестей, записок и путешествий",-- начну с "Кто виноват?", потом "Обыкн<овенная> история", а потом, думаю я, "Записки охотника" - уж наберется томик порядочный, а когда наберется другой - и другой напечатаем <...> А рассказы Ваши так хороши и такой производят эффект, что затеряться им в журнале не следует" (Некрасов, т. X, с. 84).

Наступление весною 1848 г., в связи с революционными событиями в Западной Европе, цензурного террора обрекло некрасовский замысел на провал. Всё же Тургенев продолжал вынашивать мысль об отдельном издании "Записок охотника". На полях черновой рукописи рассказа "Обед" (впоследствии названного "Гамлет Щигровского уезда") он набросал в середине

1848 г. новый проект титульного листа задуманного им издания (см. Программу IX а). Доход от него Тургенев намеревался передать семейству Белинского. Но уже одно это намерение ставило под сомнение возможность осуществить очередной замысел издания. Не только публичное заявление сочувствия Белинскому, но и простое упоминание его имени в печати были невозможны в то время. "Что касается до "Записок охотника", то в пользу семейства Бел<инского> их печатать нельзя",-- писал Некрасов Тургеневу 12 сентября 1848 г. (Некрасов, т. X, с. 115).

Прошло два года, и Тургенев разрабатывает еще один проект издания "Записок охотника", предусматривающий разделение его на две части. Программа распределения рассказов по частям дана в записи, сделанной Тургеневым на полях чернового автографа рассказа "Притынный кабачок" (впоследствии названного "Певцы" - см. Программу X). В связи с этим проектом Тургенев писал Полине Виардо 12 (24) ноября 1850 г.: "Я не оставляю мысли собрать все эти рассказы и издать их в Москве. Вы мне еще ничего не ответили на мою просьбу по поводу посвящения. Надеюсь, что вы не захотите отказать мне в этом счастье, тем более, что для публики будут только три звездочки". Ответ Полины Виардо на эту просьбу неизвестен, но в цензурной рукописи "Записок охотника" 1852 г. сохранился титульный лист с отметкою "Посвящается***", относящейся именно к Полине Виардо.

"Записки охотника" создавались в условиях существовавшего при Николае I жесткого цензурного режима, особенно сурового в отношении обсуждения в печати вопросов, касавшихся взаимных отношений между помещиками и крестьянами. Произведение Тургенева ставило эти вопросы. Появление его в печати сопровождалось поэтому рядом столкновений с цензурой. Важнейшие эпизоды в сложной цензурной истории "Записок охотника" связаны не только с первопечатными публикациями тургеневских рассказов и очерков в "Современнике", но и с подготовкой и выходом в свет их первого, а затем и второго отдельных изданий.

Решение Тургенева осуществить первое отдельное издание в Москве (о чем он писал П. Виардо) было вызвано его убеждением, что цензура здесь окажется менее строгой, чем в Петербурге. По совету В. П. Боткина, участвовавшего вместе с Н. X. Кетчером в хлопотах по изданию, Тургенев обратился к московскому цензору и литератору, с которым был лично знаком, кн. В. В. Львову с просьбой взять на себя труд предварительно и неофициально ознакомиться с рукописью будущей книги. Львов выразил согласие, и вскоре к нему поступила на рассмотрение рукопись "Записок охотника". Это была та рукопись, которая получила впоследствии у исследователей название цензурной. Она была изготовлена несколькими переписчиками и выправлена автором. Тексты рассказов и очерков в цензурной рукописи не отличались существенно от первопечатных. Всё же, готовя "Записки охотника" к отдельному изданию, Тургенев не только устранил из них большую часть цензурных искажений, возникших при печатании цикла в "Современнике", но и произвел некоторую, преимущественно стилистическую, доработку текста (см. об этом ниже, с. 436--438).

Рассмотрев рукопись, кн. Львов одобрил ее. Предложенные им изменения были незначительными и количественно и по существу {Грузинский А. Е. К истории "Записок охотника". - Научное слово, 1903, кн. VII, с. 95--101 (перепечатано в его книге "Литературные очерки". М., 1908); Кунцевич Г. З. "Записки охотника" по цензурной рукописи. - Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 396--398; Шелякин М. А. Цензурная рукопись "Записок охотника". - Орл сб, 1955, с. 416--418.}. После этого, а именно 28 февраля 1852 г., "Записки охотника" были официально представлены Н. X. Кетчером в Московский цензурный комитет. Подготовленное неофициальным чтением Львова, рассмотрение произведения прошло здесь быстро. 5 и 6 марта были выданы разрешительные документы на печатание обеих частей издания.

Тургенев написал предисловие к книге. В печати оно, однако, не появилось, и текст его неизвестен. Судя по письму к Тургеневу Е. М. Феоктистова от 24 марта (5 апреля) 1852 г., предисловие было полемически заострено против Ап. Григорьева и его суждений о произведениях Тургенева {Назарова Л. Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками. - В сб.: Вопросы изучения русской литературы XI--XX веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 165--166.}.

16 (28) апреля Тургенев был арестован, а в мае выслан на родину, в Спасское, под надзор полиции. Формально репрессии обрушились на писателя за публикацию им в Москве статьи о Гоголе, которая была запрещена в Петербурге. Но сам Тургенев был убежден и неоднократно повторял, что арестовали его и отправили на жительство в деревню "в сущности за "Записки охотника"" {Тургенев утверждал это, в частности, в письмах к Л. и П. Виардо от 1(13) мая 1852 г. и К. К. Случевскому от 8(20) марта 1869 г., а также в автобиографии.}.

Арест и высылка Тургенева не приостановили печатания книги. Обе части "Записок охотника" были готовы к 10 мая 1852 г., а 13 мая Московский цензурный комитет отправил экземпляр или несколько экземпляров издания в Петербург, в канцелярию министра народного просвещения кн. П. А. Ширинского-Шихматова. Вслед за тем в подведомственном министру Главном управлении цензуры началось своего рода следствие - подробное ознакомление с содержанием "Записок охотника", сопоставительный детальный анализ текста всех рассказов по их публикациям в "Современнике" и в отдельном издании, а также выяснение всех обстоятельств разрешения и осуществления этого издания {Относящиеся к этому важнейшему в цензурной истории "Записок" эпизоду документальные материалы были опубликованы Ю. Г. Оксманом в первые годы после революции. Значительно дополненную разработку данной темы см. в исследовании того же автора "Секретное следствие о "Записках охотника" Тургенева в 1852 г." (Оксман, Сб, 1959, с. 246--307).}.

Между тем Тургенев, хотя и не знавший о начавшемся "следствии", сам решил несколько задержать выход в свет своей книги. Он опасался, что появление ее непосредственно после того, как он подвергся репрессиям, осложнит его положение. 6(18) июня 1852 г. Тургенев сообщал Аксаковым: "Вот и мои "Записки охотника" совсем готовы, и билет на их выпуск выдан; однако мы с Кетчером решились подождать".

Всё же в начале августа 1852 г. книга Тургенева вышла в свет (в Петербурге она появилась только в конце этого месяца) и сразу приковала к себе внимание всей образованной части русского общества. Примерно в течение полугода издание было полностью продано. 12(24) мая 1853 г. Тургенев сообщал И. Ф. Миницкому: "Уже три месяца, как все экземпляры разошлись". Но одновременно с завершением издания "Записок охотника" оканчивалось и начатое властями секретное следствие о них. Первый рапорт чиновника Главного управления цензуры Е. Е. Волкова министру народного просвещения о результатах обследования текста тургеневского произведения датирован 25 июня (7 июля) 1852 г.; второй - 5(17) августа. В этом последнем рапорте, написанном в дни выхода издания в свет (первое объявление о поступлении книги в продажу появилось 7 августа в "Московских ведомостях"), "Запискам охотника" давалась резко отрицательная характеристика, "... мне кажется,-- доносил цензор министру,-- что книга г. Тургенева сделает более зла, чем добра... и вот почему. Полезно ли, например, показывать нашему грамотному народу (нельзя же отвергать, что "Записки охотника", как и всякая другая книга, могут быть читаны грамотным крестьянином и другими лицами из низшего сословия), что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше. Не думаю, чтоб всё это могло принести какую-нибудь пользу или хотя бы удовольствие благомыслящему читателю; напротив, все подобные рассказы оставляют по себе какое-то неприятное чувство" (Оксман, Сб, 1939, с. 272--273).

Непосредственным результатом следствия о "Записках охотника" было увольнение от службы (с лишением пенсии) цензора Львова. "Отставить за небрежное исполнение своей должности",-- написал Николай I на "всеподданнейшем представлении" по этому вопросу Ширинского-Шихматова (там же, с. 297). Возникшая в связи с разбирательством дела о пропуске в печать сочинения, признанного "неблагонамеренным", "высочайшая резолюция" и всё следствие, ей предшествовавшее, не могли не отразиться и на ближайшей цензурной судьбе "Записок охотника". Впоследствии, отзываясь о статье, помещенной в журнале "Всемирная иллюстрация" (1869, No 20: "Наши замечательные деятели. IV. И. С. Тургенев"), где впервые, в общей форме, упомянуто было о цензурных мытарствах этой книги, Тургенев писал П. П. Васильеву (26 августа (7 сентября) 1869 г.): "Рассказ "Иллюстрации" о затруднениях, встреченных отдельным изданием "Записок охотника", совершенно верен; была даже речь об отобрании экземпляров, но дело обошлось тем, что запретили мне говорить и даже объявлять в журналах" {П. П. Васильев предлагал опубликовать это письмо Тургенева вместе с другим, адресованным ему же (от 23 июня (5 июля) 1869 г., в котором также говорится о "Записках охотника"), в издании "Библиографические записки", Казань, 1870, No 1, но в свет оно не вышло ("пробный" номер этого журнала был издан в 6 экз., но запрещен цензурой; в настоящее время известно лишь 2 экз. его, один - в ИРЛИ. См.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. М.; Л., 1958. Вып. IV, с. 42).}. "Внимание", уделенное властями первому отдельному изданию произведения, сделало практически невозможными как появление в печати отзывов на него, так и его скорое повторение. Следует отметить, что на пути к переизданию "Записок охотника" в николаевское царствование возникло вскоре еще одно препятствие. В апреле 1854 г., т. е. вначале Крымской войны, в Париже вышел в свет французский перевод "Записок охотника", выполненный Эрнестом Шаррьером {Mémoires d"un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.}. Издание это было предпринято не столько с литературными, сколько с политическими целями. Оно было вызвано к жизни теми настроениями во французском общественном мнении, которые сопутствовали военному столкновению Франции с Россией. Тургенев вынужден был публично протестовать против недоброкачественного перевода Шарръера, равно как и против тенденциозного использования этого издания в целях антирусской пропаганды. Он выразил свой протест в форме письма в редакцию "Journal de St. Pétersbourg" (номер от 10(22) августа 1854 г.). Однако это выступление не могло снять тех критических, в адрес самодержавно-крепостнического режима Николая I, элементов книги Тургенева, которые в ней действительно имелись и которые были политически заострены как в самом переводе Шаррьера (начиная с заглавия), так и в откликах на него французской печати {Mémoires d"un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.}.

История с переводом Шаррьера обрекала на неудачу дело переиздания "Записок охотника" при жизни Николая I. Однако н с началом нового царствования "Записки охотника" продолжали оставаться на положении вредной по содержанию книги {Об этом свидетельствуют, в частности, обнаруженные В. А. Громовым материалы следствия по делу Н. А. Мордвинова, обвинявшегося в распространении "преступных статей", к разряду которых причислялись и "Записки охотника". См.: Т, СС, 1975, т. 1, с. 367--368.}. Вопрос о новом издании их был поставлен Тургеневым и его друзьями в 1856 г. (в связи с подготовкой к печати первого собрания сочинений писателя - "Повести и рассказы", в трех томах). Но практически решение этого вопроса в цензурных инстанциях оказалось возможным лишь после того, как правительство окончательно решилось приступить к отмене крепостного права, что нашло выражение в известных рескриптах Александра II на имя Назимова - виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора. 25 декабря 1857 г. Некрасов писал Тургеневу в Рим: "После (вероятно, известного тебе) указа о трех губерниях нет, говорят, сомнения, что "Зап<иски> ох<отника>" будут дозволены" (Некрасов, т. X, с. 375).

Новое издание "Записок" было "дозволено", но не сразу {Подробнее см.: там же, с. 368--369.}. Главное управление цензуры разрешило издание 5 февраля 1859 г., причем Тургеневу было предложено внести в текст несколько изменений, указанных официальными рецензентами - цензорами В. Н. Бекетовым и А. И. Фрейгангом. Выходу в свет второго издания способствовал И. А. Гончаров, служивший в ту пору в цензуре {О представленной им докладной записке см. в кн.: Mаzon André. Ivan Gontcharov, un maître du roman russe. Paris, 1914, p. 347-356.}.

В февральской книжке "Современника" за 1859 г. Добролюбов включил в текст своего критического разбора пьесы А. Н. Островского "Воспитанница" следующее извещение: "Приготовляются к печати "Записки охотника" И. С. Тургенева, нового издания которых уже" несколько лет с таким нетерпением ожидала терпеливая русская публика. Эта новость уже не в предположениях только, а в действительности: мы видели, наконец, экземпляр "Записок охотника", одобренный цензурою к новому изданию. Месяца через два книга эта появится в свет" (отд. "Новые книги", с. 289).

Вышедшее в свет в первых числах мая второе издание по своему составу повторяло первое. Изменения в составе цикла были сделаны при издании его в 1860 г., в "Сочинениях", выпущенных Н. А. Ооновским. К двадцати двум рассказам цикла Тургенев присоединил здесь еще два очерка: "О соловьях" и "Поездка в Полесье". Первый был напечатан сначала в приложении к книге С. Т. Аксакова "Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах", вышедшей в Москве в 1855 г.; второй - в десятой книжке журнала "Библиотека для чтения" за 1857 г. Но уже в следующем издании своих "Сочинений", выпущенных в 1865 г. бр. Силаевыми в Карлсруэ, Тургенев исключил из цикла оба очерка, вернувшись в отношении состава "Записок охотника" к изданию 1852 года.

Вновь к работе над пополнением состава цикла Тургенев обратился в начале 70-х годов. В 1872 г. он напечатал в No 11 журнала "Вестник Европы" рассказ "Конец Чертопханова", написанный в завершение созданного еще в 1848 г. рассказа "Чертопханов и Недопюскин". Узнав об этом, П. В. Анненков тогда же писал Тургеневу, убеждая его оставить "Записки охотника" "в неприкосновенности и в покое после того, как они обошли все части света". "Ведь это дерзость,-- писал Анненков,-- не дозволенная даже и их автору. Какая прибавка, какие дополнения, украшения и пояснения могут быть допущены к памятнику, захватившему целую эпоху и выразившему целый народ в известную минуту. Он должен стоять - и более ничего. Это сумасбродство - начинать сызнова "Записки"" (письмо от 23 октября (4 ноября) 1872 г. - Рус Обозр, 1898, кн. V, с. 21). В ответном письме к Анненкову Тургенев как будто соглашался с доводами своего друга (письмо от 25 октября (6 ноября) 1872 г.), но, готовя очередное издание "Записок охотника" 1874 г., ввел в цикл не только рассказ "Конец Чертопханова", но и еще два: "Живые мощи" и "Стучит!". Из них первый был прежде напечатан в сборнике "Складчина" того же 1874 г. В основу обоих этих рассказов были положены старые творческие замыслы, возникшие еще в сороковые годы.

Были у Тургенева и другие замыслы и наброски, относившиеся к "Запискам охотника". Но к работе над их завершением он больше уже не обращался. В письме к Я. П. Полонскому от 13 (25) января 1874 г, Тургенев следующим образом характеризовал эти замыслы и наброски. "Иные очерки остались недоконченными из опасения, что цензура их не пропустит; другие - потому что показались мне не довольно интересными или нейдущими к делу" (см. ниже, с. 511). К первой из этих групп принадлежали замыслы рассказов "Землеед" и "Русский немец и реформатор"; ко второй - рассказы "Приметы", "Незадача" и др. (см. Приложение II: Неосуществленные замыслы рассказов, предназначавшихся для "Записок охотника").

Появление "Записок охотника" в печати было встречено в русской критике разноречивыми оценками. Критики правого лагеря отнеслись к тургеневским очеркам и рассказам с безусловным отрицанием. Ф. В. Булгарин еще до появления "Записок" отдельной книгой напал на язык отдельных рассказов, усмотрев в нем "венец красноречия натуральной школы", с которой вел ожесточенную борьбу (Сев Пчела, 1847, No 109, с. 435). Изображения "сельской жизни" в "картинах" Тургенева он квалифицировал как "грязь" и "безграмотность" (там же, No 257, с. 1027). С. П. Шевырев критиковал рассказы "Записок" как произведение, будто бы, антигуманистическое и нехудожественное. Отвергая демократическое истолкование принципа гуманности, лежавшее в основе деятельности писателей "натуральной школы", Шевырев противопоставлял этому истолкованию всепрощающее христианское чувство. "Любовь,-- рассуждал этот критик,-- налагает на нас обязанность любить ближнего в каждом человеке, каков бы он ни был. Гуманность же сортирует людей,-- и к большинству их питает даже ненависть, а из ненависти не может выйти ничего изящного, ничего глубокомысленного, ничего возбуждающего..." Тургенева-прозаика Шевырев квалифицировал как "кописта, который не имеет поэтического призвания" (Москв, 1848, No 1, отд. "Критика", с. 54 и 41).

Славянофильская и близкая к ней критика с сочувствием отнеслась к тем рассказам цикла, в которых, без достаточных оснований, увидела апологию народного (крестьянского) смирения и покорности. Так, критик журнала "Северное обозрение" доказывал, что в рассказе "Смерть" Тургенев - "прекрасный живописец русского мира" - "верно и тонко воспроизвел одну из самых замечательных черт нашего народа - наш} 7 преданность воле бога..." {Сев Обозр, 1848, т. II, отд. "Критика и библиография", с. 55). Обличительные произведения цикла, напротив того, подвергались в славянофильской и родственной ей печати осуждению. Почвенническая критика в лице Аполлона Григорьева усматривала в "Записках охотника" только выражение "поэтических стремлений" их автора и, стало быть, отказывала произведению в подлинно реалистическом изображении действительности (Рус Сл, 1859, Ж 5, отд. "Критика", с. 18).

Представители либерального лагеря и эстетическая критика 40--50-х годов высоко оценивали художественные достоинства "Записок охотника". "Какой артист Тургенев,-- восклицал В. П. Боткин в письме к П. В. Анненкову. - Я читал их с таким же наслаждением, с каким, бывало, рассматривал золотые работы Челлини" (Анненков и его друзья, с. 553). Рецензент "Отечественных записок" писал, что форма, избранная Тургеневым, "дает ему свободу, как и автору "Мертвых душ", исходить вдоль и поперек пространное русское царство и на пути знакомиться с различными лицами и явлениями известной сферы жизни" (Отеч Зап, 1848, No 1, отд. V, с. 22). Но критика этого лагеря была равнодушна или даже враждебна ко многому из того, что составляло общественную силу произведения,-- к реализму "Записок охотника", к объективному значению содержащейся в них социальной критики и утверждению значения народного начала.

Не было недостатка и в субъективных интерпретациях произведения. П. В. Анненков ставил, например, в заслугу автору "Записок" соблюдение "уважения ко всем свои лицам", видел в художественном методе "Записок" черты не существующего в них объективизма ("Заметки о русской литературе прошлого года". - Совр, 1849, Л" 1, отд. "Русская литература", с. 19). Позднее, в статье о романе "Дворянское гнездо", Анненков находил, что "Записки охотника" похожи "на изящные, щеголеватые лодочки, неоценимые для прогулок, для полусерьезных и полушутливых бесед, но мало пригодные к большому, долгому и серьезному плаванию за богатствами русского духа и русской поэзии" (PB, 1859, No 8, с. 510).

Попытки ослабить или отрицать антикрепостническую направленность "Записок охотника" предпринимались и позже. Наиболее заметным в атом смысле был критический этюд В. П. Буренина "Литературная деятельность Тургенева" (СПб., 1884). Подобного рода тенденции проявлялись также в позднейших критических работах, особенно сильно в статьях, вошедших в сборник "Творчество Тургенева", под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова (М., 1920).

Наиболее правильное и полное для своего времени осмысление общественного содержания "Записок охотника", их объективного значения с точки зрения основных задач, стоявших перед русским освободительным движением, дали представители революционно-демократического лагеря. Начало этому положил Белинский - в своих эпистолярных отзывах и в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года". Далее, в примечаниях, приведены почти все отзывы Белинского о тех четырнадцати очерках и рассказах цикла, с которыми он был знаком {См. также: Бродский Н. Л. Белинский н Тургенев. - В сб.: Белинский - историк и теоретик литературы. М.; Л., 1949, с. 323--342; Кийко Е. И. Белинский и "Записки охотника". - Орл сб, 1955, с. 136--150.}. Наибольшее одобрение критика вызвали произведения с ярко выраженной антикрепостнической тенденцией - например, рассказ "Ермолай и мельничиха", особенно же рассказы "Бурмистр" и "Контора", в которых с большой силой отразились оппозиционно-демократические настроения передового отряда русской интеллигенции в конце 40-х годов. А эти настроения, как указывал Ленин по поводу письма Белинского к Гоголю, отражали, в свою очередь, настроения крепостных крестьян (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 469).

Продолжая и развивая оценки Белинского, Герцен писал в книге "О развитии революционных идей в России" (1851): "Кто может читать, не содрогаясь от возмущения и стыда, замечательную повесть "Антон-горемыка" или шедевр И. Тургенева "Записки охотника"?" (Герцен, т. VII, с. 228). В статье "Новая фаза русской литературы" (1864) Герцен указывал, что тургеневские "очерки из жизни крепостных - эта поэтическая обвинительная речь против крепостничества - принесли огромную пользу" (там же, т. XVIII, с. 215). В более ранней статье "О романе из народной жизни в России" (1857) Герцен подчеркивал как характерную особенность стиля "Записок охотника" - сочетание их обличительного содержания с мягкой, артистической формой: "У Тургенева есть свой предмет ненависти, он не подбирал крохи за Гоголем, он преследовал другую добычу - помещика, его супругу, его приближенных, его бурмистра и деревенского старосту. Никогда еще внутренняя жизнь помещичьего дома не подвергалась такому всеобщему осмеянию, не вызывала такого отвращения и ненависти. При этом надо отметить, что Тургенев никогда не сгущает краски, не употребляет энергических выражений, напротив, он рассказывает совершенно невозмутимо, пользуясь только изящным слогом, что необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта против крепостничества" (там же, т. XIII, с. 177).

Сходное с герценовским мнение высказал и Н. П. Огарев: "Тургенев доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их" (Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Госполитиздат, 1952, т. I, с. 463).

На особую форму связи "Записок охотника" с Гоголем указывал Чернышевский в статье "Не начало ли перемены? (Рассказы Н. В. Успенского. Две части. СПб., 1861г.)". Он писал:

"Говорить всю правду об Акакии Акакиевиче бесполезно и бессовестно, если не может эта правда принести пользы ему, заслуживающему сострадания по своей убогости. Можно говорить об нем только то, что нужно для возбуждения симпатии к нему. Сам для себя он ничего не может сделать, будем же склонять других в его пользу. Но если говорить другим о нем всё, что можно бы сказать, их сострадание к нему будет ослабляться знанием его недостатков. Будем же молчать о его недостатках.

Таково было отношение прежних наших писателей к народу. <...> Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями - всё это насквозь пропитано запахом "шинели" Акакия Акакиевича" (Чернышевский, т. VII, с. 859).

"Записки охотника" принадлежали к тем художественным произведениям, к которым было приковано внимание всей читающей России. Отклики и суждения читателей, дошедшие до нас в эпистолярных и мемуарных документах эпохи, представляют значительный интерес.

Гоголь, ознакомившийся с тургеневскими рассказами, опубликованными в пятой книге "Современника" за 1847 год, писал 26 августа (7 сентября) того же года П. В. Анненкову: "Изобразите мне <...> портрет молодого Тургенева, чтобы я получил о нем понятие как о человеке; как писателя я отчасти его знаю: сколько могу судить по тому, что прочел, талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем" (Гоголь, т. XIII, с. 385). Некрасов сообщал Тургеневу 24 июня 1847 г.: "Нас (редакцию "Современника") то и дело спрашивают, будут ли в "Современнике" еще Ваши рассказы" (Некрасов, т. X, с. 71). Самому Некрасову пришлись "по сердцу" рассказы всего тургеневского цикла (там же, с. 62). Е. М. Феоктистов в одном из писем к Тургеневу свидетельствовал, что по сравнению с Петербургом успех его рассказов в Москве "повторился еще в большей степени", что в московской публике "о них говорят с восторгом". Несколько позже громадный успех "Записок охотника" косвенно подчеркивал и Чернышевский, писавший весною 1857 г. Тургеневу о сборнике стихотворений Некрасова: "После Ваших "Записок охотника" ни одна книга не производила такого восторга" (Чернышевский, т. XIV, с. 345).

Новаторский характер "Записок охотника" подчеркивал Салтыков-Щедрин, считавший, что Тургенев в них не имел предшественников (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 440). Рассказы тургеневского цикла Щедрин противопоставлял идиллическим произведениям Григоровича и рассказам Ник. Успенского, в которых народный быт изображался с оттенком карикатурности (там же, с. 31--33).

Особенную ценность имеют те отзывы современников, которые были вызваны появлением в свет первого отдельного издания "Записок" (1852 г.),-- отзывы о нем в печати, как сказано, фактически были запрещены.

Проницательную, тонкую характеристику художественной манеры Тургенева в "Записках охотника" дал после чтения их в отдельном издании 1852 г. Ф. И. Тютчев: "Я,-- писал он своей жене,-- был уверен, что вы оцените книгу Тургенева. В ней столько жизни и замечательная сила таланта. Редко соединялись в такой степени, в таком полном равновесии два трудно сочетаемых элемента: сочувствие к человечеству и артистическое чувство. С другой стороны, не менее замечательное сочетание самой интимной реальности человеческой жизни и проникновенное понимание природы во всей ее поэзии" (Старина и новизна. СПб., 1914. Т. XVIII, с. 45. - Подлинник по-французски). Яркое свидетельство силы впечатления, испытанного от чтения "Записок охотника", оставил Гончаров, познакомившийся с ними за много тысяч верст от своей родины и писавший Языковым в декабре 1853 г.: "... заходили передо мной эти русские люди, запестрели березовые рощи, нивы, поля и <...> прощай Шанхай, камфарные и бамбуковые деревья и кусты, море, где я - всё забыл. Орел, Курск, Жиздра, Бежин луг - так и ходят около" (Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1955. Т. VIII, с. 262). А впоследствии, определяя связь автора "Записок" с изображенной в них действительностью, Гончаров писал в статье "Лучше поздно, чем никогда": "... Тургенев, создавший в "Записках охотника" ряд живых миниатюр крепостного быта, конечно, не дал бы литературе тонких, мягких, полных классической простоты и истинно реальной правды, очерков мелкого барства, крестьянского люда и неподражаемых пейзажей русской природы, если б с детства не пропитался любовью к родной почве своих полей, лесов и не сохранил в душе образа страданий населяющего их люда" (там же, с. 108--109).

Размышляя - в своем дневнике 1853 г. - о нравственном смысле "Записок охотника", Лев Толстой особенно одобрял стремление Тургенева изобразить положительные стороны крестьянской жизни. Он писал: "Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше бы говорить про него (как про мертвого) одно хорошее. Это достоинство Тургенева и недостаток Григоровича и его рыбаков" (Толстой, т. 46, с. 184).

Толстой был здесь, однако, не совсем прав: Григорович не занимался отысканием у русских крестьян "дурного". Но, правдиво рисуя их жизнь, со всеми темными ее сторонами, писатель стремился вызвать чувство сострадания и жалости к народу. Тургенев (как и сам Толстой) шел иным путем, стремясь показать многообразие и богатство духовной жизни русского мужика, глубину и одаренность его национального характера. В "Записках охотника" он решительно преодолел сентиментальное народолюбие Григоровича, рисовавшего своих мужиков забитыми и бесконечно терпеливыми "горемыками". В этой широте реалистического подхода к новой для русской литературы сфере действительности и была заключена одна из причин жизненности тургеневского шедевра {Главенствующая тенденция "Записок охотника" - изображение духовного богатства русского крестьянина - была справедливо подчеркнута еще в книге: Венгеров С. А. Русская литература в ее современных представителях. Ч. I, Тургенев. СПб., 1875. Наиболее полное свое изучение она получила в советском литературоведении. См.: Сергиевский И. В. Мотивы и образы Тургенева. - Литературный критик, 1938, No 11 (вошло в его кн.: Избранные работы. М., 1961, с. 153--173); Белова H. M. Изображение народа в "Записках охотника" И. С. Тургенева. - Уч. зап. Саратов. ун-та, 1957, вып. 56; Петров С. М. И. С. Тургенев. Творческий путь. М., 1961, гл. II; Самочатова О. Крестьянская Русь в литературе. Тула, 1972.}.

"Записки охотника" оказали громадное воздействие на русскую и западноевропейские литературы. Первое, как сказано выше, отметил еще Щедрин, указавший, что "Записки охотника" "положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды" (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 459). Влияние тургеневской манеры прежде других испытал на себе Л. Толстой, {См.: Бялый Г. А. Лев Толстой и "Записки охотника" И. С. Тургенева. - Вестн. Ленингр. ун-та, 1961, No 14, серия ист., яз. и лит-ры, вып. 3, с. 55--63; Симонова В. Г. Принципы создания народных характеров в творчестве Тургенева и Толстого 50-х годов. ("Записки охотника" и "Утро помещика"). - В кн.: Филологические очерки / По материалам Воронежского края. Воронеж, 1966, с. 59--96; Краснов Г. В. "Записки охотника" Тургенева и творчество Толстого. К спорам об изображении характеров. - В кн.: Л. Н. Толстой. Статьи и материалы. Горький, 1966. Т. VI, с. 7--24.} вспоминавший о "незабвенном впечатлении", которое произвели на него в юности "Записки охотника", впервые открывшие ему, что русского мужика "мощно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно описывать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом" (Толстой, т. 66, с. 409). Характеризуя Тургеневу "очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских)" в толстовской "Рубке леса", Некрасов писал: "Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие "З<аписки> ох<отника>", а один офицер,-- так просто Гамлет Щ<игровского> уезда в армейском мундире" (Некрасов, т. X, с. 236). Автор "Записок охотника", несомненно, помог и творческому развитию самого Некрасова - от "Бежина луга" идет прямая дорога к поэме "Крестьянские дети" (ср. близкую к некрасовским сцену деревенских похорон в "Касьяне с Красивой Мечи"). Значительней интерес представляет признание Н. С. Лескова. Прочитав "Записки охотника", он "весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что называется искусством" (Лесков Н. С. Собр. соч. М., 1958, Т. 11, с. 12). Установлено влияние этого цикла на "Записки степняка" А. И. Эртеля, многие очерки Н. Н. Златовратского, П. В. Засодимского, И. А. Салова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, на такие произведения Короленко, как "Река играет", на молодого Чехова как автора рассказов о мечтателях и художниках.

"Записки охотника" произвели огромное впечатление на Короленко-гимназиста. "Меня, - писал он,-- точно осияло. Вот они, те "простые" слова, которые дают настоящую, неприкрашенную "правду" и все-таки сразу подымают над серенькой жизнью, открывая ее шири и дали" (Короленко В. Г. Собр. соч. М., 1954. Т. V, с. 265--266). Горький называл "Записки охотника" "удивительными"; он относил эту книгу к числу тех, которые "вымыли" ему душу, "очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности" (Горький М. Полн. собр. соч. М.: Наука, 1972. Т. 15, с. 373) {Об историко-литературной роли "Записок охотника" см.: Бялый Г. А. "Записки охотника" и русская литература. - Ор. сб, 1955, с. 14--35; Назарова Л. Н. И. С. Тургенев и русская литература середины XIX - начала XX в. Л.: Наука, 1979, с. 11--90.}.

"Записки охотника" повлияли и на литературы других народов нашей страны. Из украинских, например, писателей этому циклу особенно многим были обязаны Марко Вовчок, Иван Франко, Панас Мирный.

Велико и плодотворно влияние, оказанное "Записками охотника" на многочисленные зарубежные литературы {Этой теме посвящена работа: Алексеев М. П. Мировое значение "Записок охотника". - Орл сб. 1955, с. 36--117 (другой вариант этой статьи, существенно переработанной в разделах, относящихся к славянским литературам, румынской и др.? см. в сб.: Творчество И. С. Тургенева. М.: Учпедгиз, 1959, с. 69--140).}. Произведение это выходило во множестве изданий на языках Западной Европы, Америки, Азии и Африки. Именно "Записки охотника" ввели Тургенева в мировую литературу и в особенности содействовали последующему распространению его славы за рубежом. П. В. Анненков свидетельствует об "единогласном, почти восторженном одобрении", каким "Записки охотника" были встречены на Западе (Анненков, с. 337, 338).

Здесь впервые как автор рассказов "охотника-любителя" Тургенев был упомянут в 1849 г. в немецком журнале "Blatter für literarische Unterhaltimg" {См.: Еiсhhоlz J. Turgenev in der deutsclien Kritik bis zum Jahre 1883. - Germanoslavica, Prag, 1931, Bd. 1, S. 43.}.

Первые переводы "Записок охотника", сделанные еще до появления их русского отдельного издания, были немецкими, и начал работу над ними раньше других авторов, очевидно, Август Видерт. Он был уроженцем Москвы, хорошо знал многих русских литературных деятелей - Некрасова, Григоровича, Фета и других, был знаком и с Тургеневым.

Видерт переводил "Записки охотника" по тексту "Современника". 24 февраля 1852 г. он сообщал из Москвы Г. П. Данилевскому, что перевел уже следующие рассказы - "Малиновая вода", "Уездный лекарь", "Бирюк", "Лебедянь", "Татьяна Борисовна и ее племянник", "Смерть", "Хорь и Калиныч", "Петр Петрович Каратаев" и переводит "Бурмистра" {См. указ. выше статью М. П. Алексеева (Орл сб, 1935, с. 49), а также публикацию писем А. Видерта, подготовленную Ю. Д. Левиным и Л. Н. Назаровой, в изд.: I. S. Turgenev und Deutschland. Materialien und Untersuchungen. Berlin, 1965. Bd. 1, S. 166.}. Но в соперничество с Видертом вступили другие переводчики. Летом 1852 г. рассказы из "Записок охотника" ("Aus den Memoiren eines Jägers") стали появляться в переводе Т. Громанна в "St. -Petersburger Zeitung". Там были напечатаны "Хорь и Калиныч" (No 139, 140 от 21 июня (3 июля)и 22 июня (4 июля)), "Ермолай и мельничиха" (No 147 от 2 (15) июля) и "Мой сосед Радилов" (No 148, 149 от 4 (16) и 5 (17) июля). Эти публикации - из них два первых рассказа издатель газеты К. Майер перепечатал в "Belletristische Blatter aus Rußland" (1853--1854) - вызвали недовольство цензуры. Вмешательством цензора объяснялись искажение в переводе концовки рассказа "Мой сосед Радилов" и оборванный на середине перевод "Ермолая и мельничихи".

Переводы Видерта увидели свет в декабре 1852 - январе 1853 г. в лейпцигской "Novellenzeitung": "Петр Петрович Каратаев" (1852, No 49, S. 355--365), "Лебедянь" (1853, No 1, S. 4--9), "Смерть" (1853, No 14, S. 211--219), "Ермолай и мельничиха" (1853, No 18, S. 275--283) {См.: Dornacher K. Die ersten deutschen tjberset-zungen der "Zapiski ochotnika" I. S. Turgenevs und ihr Echo in der zeitgenössischen deutschen Literaturkritik (1854--1855). - Wissenschaftliche Zeitschrift der Pädagogischen Hochschule Potsdam, Gesellschafts- und sprachwissensch. Reihe, 1966. H. 2, S. 153.}. Рассказ "Татьяна Борисовна и ее племянник" в переводе Видерта появился вскоре в "St. -Petersburger Zeitung" (1853, No 256, 257, 258, 259 от 18 (30) ноября, 19 ноября (1 декабря), 20 ноября (2 декабря), 21 ноября (3 декабря)).

Переводы Видерта высоко оценил М. Л. Михайлов {См.: Михайлов М. О новых переводах с русского языка на немецкий. - Отеч Зап , 1854, No 3, отд. V, с. 14.}. Они были замечены и в немецких литературных кругах, в которых Видерт, переехавший в 1852 г. в Берлин, приобрел много новых знакомств. При содействии Теодора Шторма, на которого произвели большое впечатление тургеневские рассказы в переводе Видерта, последний смог выпустить их отдельной книгой в берлинском издательстве Г. Шиндлера (Aus dem Tagebuch. eines Jägers, von I. Turghenev. Deutsch von August Viedert. Berlin, 1854) {О своей роли посредника в осуществлении этого издания Т. Шторм рассказал в письме к Т. Фонтане в сентябре 1854 г. См.: I. S. Turgenev und Deutschland, S. 304.}. Второй том появился там же в 1855 г. под тем же названием, однако переводы для него были сделаны другим, менее искусным, переводчиком - Августом Больтцем, преподавателем русского языка в Берлине. В отстранении Видерта от участия в немецком издании "Записок охотника" сказалось, кроме ряда случайных обстоятельств, соперничество переводчиков, наперебой спешивших познакомить немецкого читателя с новым ярким явлением русской прозы.

Оба тома немецких переводов "Записок охотника" (в 1858 г. Г. Шиндлер соединил их под одним переплетом) были с интересом встречены немецкой критикой. Видерт писал Тургеневу 8 декабря н. ст. 1854 г., что появилось уже свыше двадцати рецензий, а в письме от 10 января н. ст. 1855 г. уверял писателя, что "еще ни одна русская книга не имела в Берлине такого успеха" {Цит. по статье: Dornacher К. Die ersten deutschen Übersetzungen der "Zapiski ochotnika" I. S. Turgenevs..., S. 154. - Письма А. Видерта к Тургеневу находятся в Парижской Национальной библиотеке. См.: Mazon, p. 107.}. Некоторые из этих отзывов переводчик переслал автору, поблагодарившему его в письме от 5 (17) апреля 1855 г. {Один из отзывов - в статье о Тургеневе немецкого "Энциклопедического словаря" Ф. А. Брокгауза (10-е изд., 1855, т. 15, с. 255) - принадлежал самому Видерту.}

К настоящему времени определенно известны десять откликов на появление обоих томов. Не исключено, что часть рецензий остается неизвестной исследователям из-за редкости и труднодоступности изданий.

В "Literaturblatt des Deutschen Kunstblattes" появились две неподписанные рецензии молодого писателя П. Гейзе, ставшего впоследствии одним из друзей Тургенева. В заметке, посвященной первому тому немецкого издания (No 24 от 30 ноября 1854 г., с. 96), Гейзе проницательно указал на то, что тургеневский стиль основывается на новых, реалистических принципах изображения действительности, отличаясь от исчерпавшего себя романтизма "простотой и естественностью в передаче явлений". Рецензент подчеркивал "свежесть, тонкость и мужественную силу" манеры русского писателя, хотя и не касался, в соответствии со своими литературными принципами, общественного содержания произведений. Как новаторство Тургенева он расценил его преимущественный интерес к человеческим характерам, а не к сюжету ("Человек стоит для него на первом, судьба - на втором плане"). Это было совершенно не в традициях немецкой новеллы. Во второй статье о "Записках охотника" (No 13 от 23 июня 1855 г., с. 51--53) Гейзе уделил основное внимание тургеневскому пейзажу.

Положительными рецензиями на издание "Записок охотника" в немецком переводе откликнулись также "Magazin für die Literatur des Auslandes" (1855, К" 63, S. 252) и "Blatter für literarische Unterhaltimg" (1855, 8 März, S. 184).

О реализме Тургенева при изображении российской действительности писал демократически настроенный литератор Р. Прутц в "Deutsches Museum" (1855, S. 35, 258). Метод Тургенева критик связывал с наследием Пушкина, который первым обратился от изображения эстетически прекрасного к реальным особенностям современной жизни. Вместе с другими писателями Германии, боровшимися в эти годы за утверждение в литературе принципов реализма, Прутц приветствовал немецкое издание "Записок охотника" как "чрезвычайно ценный вклад" в немецкую литературу.

В лейпцигской "Illustrierte Zeitung" (1855, No 633, 18. August, S. 121 f.) выступил со статьей о Тургеневе его друг Л, Пич, начав тем самым многолетнюю и деятельную пропаганду тургеневского творчества в Германии. Пич встречался с Видертом, который сообщил ему подробности биографии Тургенева, историю создания и печатания "Записок охотника" {См.: Pietsсh L. Wie ich Sehriftsteller geworden bin. Berlin, 1893. Bd. 1, S. 190 f.}.

В противоположность П. Гейзе, увидевшему в этом произведении едва ли не первый шаг на творческом пути автора, Пич по праву утверждал, что весь цикл "Записок" - это "зрелый плод полностью сформировавшегося таланта, обогащенного опытом, наблюдениями, исследованием". Не впадая в натуралистическую описательность, Тургенев "умел, по словам Пича, нарисовать "точную и правдивую картину всей русской национальной жизни".

Переводы Видерта и Больтца послужили лишь первоначальному знакомству немецкой публики с автором, которому вскоре суждено было стать одной из замечательных фигур немецкой литературной жизни. Эти переводы познакомили с творчеством Тургенева не только немцев, но и читателей соседних с Германией стран - скандинавских, а также славянских.

Впоследствии "Записки охотника" составили 8-й и 9-й тома (1875) митавского немецкого издания сочинений Тургенева, предпринятого Б. Э. Вере.

Во французской печати о Тургеневе как авторе "Записок охотника" было впервые упомянуто в 1851 году критиком Сен Жюльеном, который в статье о сочинениях В. А. Соллогуба назвал и Тз г ргенева, молодого русского писателя, оставившего занятия поэзией и обратившегося к прозе. "Тургенев,-- отмечал Сен Жюльен,-- показал в своих рассказах, в частности в "Записках охотника" <...> талант, полный своеобразия". Эти, по словам критика, "симпатичные этюды" проникнуты "идеей справедливости и чувством естественного права" {Revue des Deux Mondes, 1851, t. XII, 1 octobre, p. 74--75.}.

Издание в 1854 году первого французского перевода "Записок охотника", выполненного Э. Шаррьером, как уже отмечалось выше, имело очевидную политическую подоплеку. Этим прежде всего, а также неудовлетворительным характером самого перевода был вызван протест Тургенева в "Journal de St. -Pétersbourg" (см. с. 411). Политической тенденциозностью были отмечены и отклики на перевод Шаррьера во французской печати. Однако эта тенденциозность, равно как и недостатки перевода, изобилующего домыслами и неточностями, не помешали целому ряду французских критиков справедливо и объективно судить о действительных достоинствах "Записок охотника", говорить о литературном мастерстве их автора {См.: Клеман М. К. "Записки охотника" и французская публицистика 1854 г. - В кн.: Сборник к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934, с. 305--314.}.

Среди статей и рецензий, которыми во Франции было отмечено появление перевода Шаррьера, особого внимания заслуживает статья Проспера Мериме, ставшего впоследствии другом Тургенева,-- "Крепостное право и русская литература" (1854). Она также не свободна от некоторых тенденциозных преувеличений военного года. Однако, сконцентрировав свое внимание при разборе тургеневских рассказов на отразившихся в них признаках разложения крепостнического строя в России накануне Крымской войны, Мериме дает и высокую оценку художественных достоинств книги Тургенева, высказывает критические замечания в адрес переводчика. "Это произведение,-- пишет он,-- интересное, поучительное, хотя и без претензий, значительное, несмотря на свой небольшой объем. <...> Благородный патриотизм не мешает г-ну Тургеневу замечать недостатки и пороки установлений своей страны. Он не выискивает дурного, страдает, когда с ним сталкивается, но когда он с душевной болью всё же бывает вынужден изобличать его, то говорит о нем откровенно и смело <...> Манера письма г-на Тургенева напоминает гоголевскую. Как и автор Мертвых душ, он непревзойден в деталях. <...> Во всем, что пишет г-н Тургенев, чувствуешь любовь к доброму и прекрасному, располагающую душевную чуткость". "Надеюсь,-- заключал Мериме свой разбор,-- г-н Тургенев, которого я не имею чести знать, еще молод и Записки русского охотника -- это лишь вступление к более глубоким и значительным произведениям" {Мериме Проспер. Собр. соч. в 6-тн т. М.: Правда, 1963. Т. 5, с. 192--198.}.

Опубликованная в "Revue des Deux Mondes", одном из самых влиятельных французских журналов, и принадлежащая известному писателю, статья эта не могла не привлечь к себе самого широкого внимания. И когда Тургенев осенью 1856 года приехал в Париж, его уже знали здесь именно как автора "Записок охотника" {Свидетельством тому может служить, в частности, письмо В. П. Боткина, который писал из Москвы 29 сентября 1856 г. Тургеневу: "На днях, гуляя с Григоровичем, встретили мы французского актера Берне, только вернувшегося из Парижа. Он объявил, что ему Ал. Дюма с братиею поручили передать тебе тысячу любезностей за твои "Записки охотника", которые они все читали с великим удовольствием" (Боткин и Т, с. 93).}. Однако недовольство переводом Шаррьера побудило Тургенева поддержать другого переводчика своих "Записок" - Ипполита Делаво, который, по его собственному свидетельству, перевел "Записки охотника" вскоре после появления их отдельного издания в Москве в 1852 году, но долго не мог найти издателя для своего труда {См.: Прийма Ф. Я. Новые данные о "Записках охотника" Тургенева во французской литературе. - Орл сб, 1955, с. 340--341.}. Около года продолжалась совместная работа Делаво и Тургенева над этим переводом, пока он не вышел в свет {Récits d"un chasseur par Ivan Tourguénel. Traduits par H. Delaveau. Seule édition autorisée par l"auteur. Paris, 18-58.}. Перевод Делаво действительно неизмеримо ближе шаррьеровского стоял к русскому подлиннику, что как несомненное его достоинство отмечали и рецензенты. Тем не менее, с точки зрения последующей французской критики, добросовестный и близкий к подлиннику перевод Делаво получился всё же невыразительным, суховатым, недостаточно "французским", и защитники перевода Шаррьера, в последующих переизданиях исправленного и несколько улучшенного, находились вплоть до последнего времени {См. предисловие в изд.: Tourgueniev Ivan. Mémoires d"un chasseur. Trad, par H. Mongault. Paris, 1929.}. Сам Тургенев был также не вполне удовлетворен переводом Делаво и, посылая экземпляр книги М. Дюкану, просил не забывать при чтении о тусклом и дословном характере перевода (письмо без даты, относящееся к 1867--1869 гг.; подлинник по-французски).

Таким образом, уже к концу 50-х годов французские читатели получили два перевода "Записок охотника", открывавшие возможность их сопоставления и дававшие достаточно полное представление об оригинале. Переиздания этих переводов свидетельствовали о том, что книга продолжала читаться, что интерес к ней не только не ослабевал, но повышался. Последнему содействовало также и то, что о книге всё чаще и чаще, по разным поводам, говорили во французской печати, и самые лестные отзывы о ней давали, один за другим, крупнейшие представители французской литературы.

Правдивость этой книги отметил Ламартин, писавший, что талант Тургенева "свежий, оригинальный, тонкий, ясный <...> Здесь не чувствуется никакой искусственности" {Lamartine A. Souvenirs et portraits. Paris, 1872. T. III, p. 339--345.}. Жорж Санд справедливо увидела в "Записках охотника" "жалость и глубокое уважение ко всякому человеческому существу, какими бы лохмотьями оно ни прикрывалось и под каким бы ярмом оно ни влачило свое существование". При посвящении Тургеневу рассказа "Пьер Боннен", навеянного "Касьяном с Красивой Мечи", Жорж Санд писала: "Вы - реалист, умеющий всё видеть, поэт, чтобы всё украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и всё понять", а другой раз (по поводу "Живых мощей") признавалась ему: "Учитель,-- все мы должны пройти Вашу школу" {См.: Каренин В. Тургенев и Жорж Санд,-- Т сб (Кони), с. 114--115.}. А. Додэ, прочитавший "Записки охотника" "с глубоким восхищением", особенно оценил мастерство Тургенева-пейзажиста, основанное на "любви к природе в ее великих проявлениях" {Иностранная критика о Тургеневе. СПб., 1884, с. 195.}.

Флобера пленяла тонкость, простота, эмоциональность повествовательного искусства Тургенева. "Я,-- признавался он Тургеневу,-- восхищаюсь этой манерой, одновременно пылкой и сдержанной, этим вашим сочувствием, которое нисходит до самых ничтожных существ и одухотворяет пейзаж <...> Сильный и вместе с тем нежный аромат исходит из ваших произведений, пленительная грусть, проникающая до глубины моей души" {Flaubert G. Lettres inédites à Tourgueneff. Présentation et notes-par"Gerard Gailly. Monaco, 1946, p. 2--4.}. Анатоль Франс, в одном из своих фельетонов пересказавший ряд рассказов из "Записок охотника", писал об их героях: "Их видишь: они движутся, они любят, они страдают <...>: это народ, это жизнь" (Орл сб, 1955, с. 362). А десятилетие спустя молодой Ромен Роллан сделал следующую запись в своем дневнике (1887) преде чтения "Записок охотника": "Взволнованная, свежая, сверкающая любовь к природе. Все породы деревьев и птиц. Чудесная галерея портретов современников. Это тот самый материал человеческих душ, который был брошен Толстым в огромное всеобъемлющее действие. Большая точность, ничего расплывчатого, всё очень искусно конденсировано, каждый маленький рассказ мог бы у Толстого стать романом" {Иностранная литература; 1955, No 1, с. 130.}. Подлинным ценителем "Записок охотника" во Франции был также Мопассан, в рассказах которого ("Кропильщик", "Папа Симона" и др.) усматривают отчетливое воздействие манеры "Записок охотника"; один неосуществленный рассказ из этого цикла ("Страх") сохранился в записи Мопассана со слов самого Тургенева.

Сходную судьбу "Записки охотника" имели также в английской литературе. В Англии об этой книге Тургенева узнали почти одновременно с французскими читателями. Еще в августовской книжке журнала "Frazer"s Magazine" за 1854 г. была напечатана анонимная статья под заглавием "Фотографии русской жизни", где впервые в английской печати была дана общая характеристика "Записок охотника", сопровождавшаяся пятью отрывками из этой книги в английском переводе. Автор статьи писал, что книга русского писателя, при ее малом объеме и эпизодическом характере, построения, дает более красноречивую и впечатляющую картину крепостничества, чем это могли бы представить "несколько томов" исследований. Эти положения в статье иллюстрированы отрывками из "Хоря и Калиныча", "Двух помещиков", "Бурмистра", "Певцов", а "Бежин луг" рекомендуется читателям как рассказ, "полный поэзии" и особенно своеобразный по своему "национальному колориту".

В следующем году в четырех номерах журнала Ч. Диккенса "Household Words" от 3 марта, 7 апреля, 21 апреля и 24 ноября 1855 г. последовательно появились переводы четырех рассказов из "Записок охотника" ("Бурмистр", "Петр Петрович Каратаев", "Льгов", "Певцы"). В предисловии к первому рассказу анонимный автор подчеркивал гуманистический замысел "Записок охотника", высказывал особое негодование по поводу жестокостей, творящихся в стране, считающей себя "цивилизованной и христианской". Несмотря на встречающиеся в статье преувеличения и несообразности, обусловленные сложными англо-русскими отношениями периода Крымской войны, эта публикация имела определенное значение для популяризации "Записок охотника" среди английских читателей. Благодаря авторитету и славе своего редактора журнал Диккенса имел много подписчиков и пользовался широким распространением также за пределами Англии.

Несколько ранее того времени, когда Диккенс печатал в своем журнале четыре рассказа из "Записок охотника", в Эдинбурге появился первый полный английский перевод книги Тургенева под названием: "Русская жизнь во внутренних областях страны, или Впечатления охотника. Сочинение Ивана Тургенева из Москвы" {Russian Life in the Interior, or the Experiences of a Sportsman. By Ivan Tourghenieff of Moscow. Edited by James D. Meiklejohn. Edinburgh, Adam and Charles Black, MDCCCLV.}. Переводчик Джемс Миклджон в предисловии уведомлял читателя о том, что его перевод сделан с французского. Сопоставление переводов Шаррьера и Миклджона подтверждает это. И так же, как первый, второй вызвал к себе резко отрицательное отношение Тургенева (см. его письмо к издателю "Pall Mall Gazette" от 1 декабря 1868 г.). Лишь на рубеже XIX и XX веков, когда слава и литературное влияние Тургенева достигли в Англии наибольшей силы, "Записки охотника" много читались в новом, полном и удачном переводе Констанции Гарнетт, в составе полного собрания его сочинений в 15 томах (1894--1899; оно дважды переиздавалось в Лондоне в 1906--1907 гг. и один раз в Нью-Йорке - в 1906 г.).

"Записки охотника" нашли усердных читателей и ценителей среди таких видных мастеров английской художественной прозы, как Д. Голсуорси, А. Беннет, Дж. Мур. Книга Дж. Мура "Невспаханное поле" (1903), по свидетельству самого автора, всецело обязана "Запискам охотника" как своему образцу. Влияние "Записок охотника" сказалось и на произведениях ряда североамериканских писателей (Кейбла, Гарленда и др.), оставило заметные следы во многих других литературах всех континентов. Многочисленны были воздействия книги Тургенева в литературах чешской, хорватской, венгерской, румынской. Поздние, но своеобразные отклики вызвала она также в Иране, в арабских странах, в Японии и Китае {См., в частности, статьи А. А. Долининой ""Записки охотника" на арабском языке" и Т. А. Малиновской ""Записки охотника" в Китае": Орл сб, 1955, с. 364--384, а также работу: Шнейдер М. Е. Русская классика в Китае. М., 1976.}.

Глубокое и продолжительное воздействие Тургенева испытал на своем творчестве признанный классик новой японской литературы, один из зачинателей в ней критического реализма Фтабатэй Симэй (1864--1909). В самом начале своей деятельности - в 1888 году - Фтабатэй непосредственно с русского текста перевел рассказы "Свидание" - из "Записок охотника" - и "Три встречи". Эти переводы произвели на японского читателя сильное впечатление. "Я читал и перечитывал эти рассказы и мне всё было мало. Я их переписал",-- вспоминал в 1909 году младший современник Фтабатэя, один из крупнейших писателей Японии Токутоми Рока {Цит. по статье: Конрад Н. И. К вопросу о литературных связях. - Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1957, т. XVI, вып. 4, с, 306.}. Как отмечает Н. И. Конрад, в рассказе "Свидание" "с особой тщательностью" переведена его первая часть, описание березовой рощи. "Отрывки именно из этой части перевода,-- пишет исследователь,-- впоследствии стали включать в "Хрестоматии" родного языка, т. е. в собрания лучших образцов японской речи. Куникида Доппо (1871--1908), один из корифеев реалистической литературы Японии в пору ее расцвета, в свой "Дневник равнины Мусаси", где описывается живописная природа обширной равнины, к которой примыкает город Токио, прямо вставил при описании лесной чащи целые куски из перевода Фтабатэя. Так русская березовая роща оказалась перенесенной на японскую землю.

Но не она была перенесена <...> не русская березовая роща, как таковая, была перенесена на японскую землю, а приемы описания рощи. Так, как Тургенев средствами языка нарисовал в своем рассказе картину рощи, японские писатели тогда нарисовать не могли <...> Японские писатели, рисуя средствами языка пейзаж, привыкли воспринимать этот пейзаж в линейной перспективе; соответствующим образом выбирали они и языковые приемы. В тургеневском же пейзаже они почувствовали глубину пространства, светотень; поэтому-то Фтабатэю и пришлось так поработать, чтобы найти языковые средства, могущие передать это другое, непривычное для его поколения, восприятие. И он этого достиг. Поэтому-то перевод Фтабатэя "открыл глаза" его современникам. Токутоми Рока правильно сказал, что перед ним открылся новый прекрасный мир" {Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1957, т. XVI, вып. 4, с. 307.}.

Окончание, в начале 50-х годов, работы над "Записками охотника" Тургенев осознавал как завершение целой полосы в своем творчестве. В письме к Б. М. Феоктистову от 2 (14) апреля 1851 г. Тургенев заверял, что "Записки охотника" "прекращены навсегда". Это убеждение и начавшиеся интенсивные поиски новых путей наложили определенный отпечаток на суждения писателя о своем произведении.

Наибольшее количество высказываний Тургенева о "Записках" приходится на 1852 год, когда рассказы и очерки цикла впервые предстали и перед читателями и перед самим автором собранными воедино, в книгу. В тургеневских суждениях, относящихся как к этому, так и к позднейшему периоду, отчетливо различимы две линии оценок: одна, относящаяся преимущественно к художественной стороне "Записок", другая - к их общественному содержанию и значению. В отношении художественной манеры писатель чаще всего был склонен принимать, не оспаривая, критические замечания своих корреспондентов и собеседников. В его письмах из Спасского к К. С. Аксакову от 16 (28) октября и особенно к Анненкову от 28 октября (9 ноября)

1852 г. настойчиво повторяется желание отделаться от старой манеры. "Надобно пойти другой дорогой - надобно найти ее - и раскланяться навсегда с старой манерой,-- писал он Анненкову. - Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции - triples extraits,-- чтобы влить их потом в маленькие сткляночки - нюхайте, мол, почтенные читатели - откупорьте и нюхайте - не правда ли, пахнет русским типом?" А после выхода в свет отдельного издания, в разгар его триумфального успеха у читателей, Тургенев 12 (24) мая 1853 г. писал И. Ф. Миницкому: "Мои "Записки" мне кажутся теперь произведением весьма незрелым, но я все-таки рад их успеху".

Суровость осуждения Тургеневым "старой манеры", в кото" рой написаны "Записки", вызвана именно тем, что выход в свет произведения как бы подводил черту под определенным и в целом действительно законченным этапом творческого пути писателя. После "Записок" наступает новый этап - этап создания больших полотен с развернутыми характеристиками персонажей, с широкой типизацией явлений, со значительной протяженностью сюжета во времени - одним словом, этап создания Тургеневым его социальных романов, начало чему было положено работой в конце 1852 г. над романом "Два поколения", оставшимся неоконченным.

Если оценка художественной манеры "Записок охотника" менялась у Тургенева и требования к ним возрастали вместе с ростом творческой мысли и мастерства, то высокое общественное значение своего произведения он определил сразу и без ложной скромности. В письме к Анненкову от 14 (26) сентября 1852 г. Тургенев писал: "Я рад, что эта книга вышла; мне кажется, что она останется моей лептой, внесенной в сокровищницу русской литературы, говоря слогом школьных книг". Вот почему, несмотря на ту "жажду осуждения, критики своих произведений", которой, по словам Анненкова, "страдал" Тургенев (Анненков, с. 390), он все-таки не внес в последующие издания почти ни одного исправления, касающегося собственно идейной стороны произведения {Если не считать одного позднего эпизода - изъятия в 1874 г., по подсказке Анненкова, "одного пассажика" из рассказа "Живые мощи" (см. об этом в примечании к рассказу).}. В 1852 г. он высказывал сожаления Ив. Аксакову, что не снял из рассказа "Однодворец Овсяников" эпизода с Любозвоновым (см. примечания к этому рассказу), а через несколько лет, готовя второе издание "Записок", категорически заявил Некрасову: "... я не могу согласиться на какие-нибудь изменения или пропуски" (письмо от 18 (30) января 1858 г.).

Подводя итоги своему жизненному и писательскому пути в "Литературных и житейских воспоминаниях", Тургенев вновь поставил себе в заслугу создание "Записок охотника", которые позволили ему сильнее напасть на своего врага --крепостное право.

Традиции "Записок охотника" навсегда вошли в плоть и кровь тургеневского творчества - их легко обнаружить в рассказе "Муму", повестях "Постоялый двор" и "Стенной король Лир", романе "Дворянское гнездо", в ряде миниатюр из цикла "Стихотворения в прозе". Несмотря на то, что после написания "Записок охотника" Тургенев настойчиво искал новых путей, произведение это органически питало собою всё его зрелое творчество. Тургенев любил эту свою книгу: до конца жизни он постоянно выступал с публичными чтениями отдельных рассказов из "Записок охотника" и очень заботился об их переиздании. Любопытно, что в проект договора с наследниками Ф. И. Салаева об издании своих сочинений, составленный в апреле 1879 г., Тургенев внес следующий особый пункт: "Тургенев выговаривает себе право отдельного дешевого издания "Записок охотника", предназначенного училищам и школам" {Книга. Исследования и материалы. М., 1961. Сб. V, с. 347.}.

Писатели советской эпохи высоко ценят "Записки охотника". А. А. Фадеев справедливо указывал на то, что рассказами "Касьян с Красивой Мечи" и "Живые мощи" Тургенев "предвосхитил всю народно-крестьянскую тему Л. Толстого", что его мысль в рассказе "Хорь и Калиныч" о свойствах русского человека "изумительна", что "природа у него русская до конца, она кротка и таинственна в своей поэтичности, она точна до осязаемости и лирически одухотворена" {Фадеев Александр. За тридцать лет. М., 1957, с. 853--854.}. Для И. А. Новикова "Записки охотника" были "любимой книгой", которой писатель посвятил большую статью, изданную затем отдельно {Новиков Иван. Тургенев - художник слова. (О "Записках охотника"). М.: Советский писатель, 1954. Первоначальная редакция была опубликована в журнале "Новый мир", 1952, No 9, под заглавием "О любимой книге. Заметки писателя".}.

Более ста лет "Записки охотника" составляют гордость русской литературы. Книга обрела новую жизнь, издаваясь и переиздаваясь миллионными тиражами у нас и за границей.

Такова неуменьшающаяся сила ее идейного звучания, ее демократического призыва, эстетической ценности, эмоционального воздействия на читателя. Миллионы люден нашего времени продолжают обращаться к этому произведению Тургенева. "Записки охотника" остаются одной из наиболее читаемых, неумирающих книг русской и мировой литературы.

Настоящее издание "Записок охотника" подготовлено на основе изучения всех рукописных и печатных источников текста произведения, в том числе и черновых автографов.

Рукописи "Записок охотника" дошли до нас не все. В ГПБ (Ленинград) хранятся: черновые и беловые автографы рассказов "Певцы", "Свидание", "Чертопханов и Недопюскин", "Лес и степь", черновые автографы рассказов "Малиновая вода", "Уездный лекарь", "Бурмистр", "Контора", "Два помещика", "Смерть", "Гамлет Щигровского уезда" и беловой автограф "Бежина луга" - всего 16 автографов, поступивших сюда в 1885 г. в качестве дара П. М. Третьякова (см.: Отчет ИПБ за 1885 г. СПб., 1888, с. 70--71). Беловые автографы служили оригиналами для набора первопечатного журнального текста, о чем свидетельствуют сохранившиеся на них следы типографской краски, пометки редакции "Современника" и наборщиков. Научное описание хранящихся в ГПБ рукописей "Записок охотника" выполнено Р. Б. Заборовой (Орл сб, 1955, с. 387--405).

Неполный черновой автограф рассказа "Бежин луг" хранится в ЦГАЛИ. Другая часть этой рукописи, а также черновые автографы рассказов "Бирюк", "Лебедянь" и "Касьян с Красивой Мечи" в 80-х годах XIX века находились в Москве в собрании А. М. Подшивалова {ИВ, 1884, No 1, с. 97--99). Их нынешнее местонахождение неизвестно.

В отделе рукописных источников ГИМ хранится авторизованная копия рассказа "Певцы", а в рукописном отделении ИРЛИ -- авторизованная копия рассказа "Живые мощи".

Часть рукописей осталась в парижском архиве Тургенева, которым владели наследники Виардо и доступ к которому исследователям в течение длительного времени был закрыт. Краткое описание находящихся в Париже рукописей "Записок охотника" - "Конец Чертопханова" (черновой и беловой автографы), "Живые мощи", "Стучит!" и "Реформатор и русский немец" дано в книге: Mazon, р. 80--81, 82, 85--86 и 54. Ныне эти рукописи хранятся во французской Национальной библиотеке.

"Записки охотника" были впервые напечатаны в журнале "Современник" за 1847--1851 гг. Из 25 рассказов, составивших впоследствии цикл "Записки охотника", в эти годы был опубликован 21 рассказ (см. выше, с. 405--406). Многочисленные опечатки первых журнальных публикаций вызывали недовольство автора (см. его письмо В. Г. Белинскому от 14 (26) ноября 1847 г.). Сличение журнальных публикаций с автографами обнаруживает в первопечатном тексте многочисленные цензурные искажения. Журнал "Современник" цензуровал тогда А. Л. Крылов, которого А. В. Никитенко, тоже служивший цензором, характеризовал как "самого трусливого, а следовательно и самого строгого из нашей братии" (Никитенко А. В. Дневник. М., 1955. T. I, с. 180). Особенно сильно пострадали рассказы "Гамлет Щигровского уезда", "Чертопханов и Недопюскин", "Певцы", "Лес и степь", "Свидание", публикация которых совпала с усилением цензурных преследований в связи с революционными событиями 1848 года во Франции.

В первом отдельном издании 1852 г. Тургенев устранил большую часть цензурных искажений. С этой целью издание набиралось не с текста "Современника", а по специально изготовленной писарской, так называемой "цензурной", рукописи, имеющей разрешительные подписи цензора первого отдельного издания "Записок охотника" кн. В. В. Львова и печать Московского цензурного комитета. Рукопись включает в себя рассказ "Два помещика", до того не печатавшийся.

Цензурная рукопись "Записок охотника" находится в двух архивохранилищах: 1-я часть - в ЦГАЛИ (ф. 509, оп. 1, ед. хр. 28), куда она поступила из ГЛМ, получившего ее, в свою очередь, из архива МГУ, 2-я - в Научной библиотеке им. М. Горького МГУ (шифр: IRy-543) {См.: И. С. Тургенев. Рукописи, переписка и документы. М., 1935, с. 10--11; Тургенев И. С. (1818--1883). Опись документальных материалов личного фонда No 509. М., 1951, с. 10.}. Рукопись изготовлена несколькими переписчиками, очевидно, с автографов или с первопечатных журнальных текстов, выправленных и дополненных автором по автографам. Она имеет собственноручные поправки Тургенева, чернильные, уточняющие текст по существу, и карандашные - большей частью мелкие, имевшие целью окончательную подготовку рукописи к набору после ее цензурования (устраняются частые в первопечатном тексте многоточия, лишние абзацные отступы, иногда вставляются тире и т. п.). Подробное описание цензурной рукописи и других рукописных источников "Записок охотника", хранящихся в Москве, дал М. А. Шелякин (Орл сб, 1955, с. 405--427). Вторую часть рукописи описал Г. З. Кунцевич (Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 393--398).

Цензор В. В. Львов снисходительно отнесся к подготовлявшемуся изданию; в текст всей книги он внес лишь 14 небольших изменений (см. в комментариях к отдельным рассказам). 10 марта 1852 г., когда печатание книги уже началось, В. П. Боткин сообщал Тургеневу, что из обеих частей "Львов выкинул строк десять, и то таких, которых нельзя было оставить" (Боткин и Т, с. 29). Как отмечено выше, появление отдельного издания "Записок охотника" привлекло внимание властей и вызвало специальное расследование. В трехтомное издание "Повестей и рассказов" Тургенева (СПб., 1856) "Записки охотника" не были включены. Следующее их издание стало возможным только через 7 лет - в 1859 г. "Записки охотника" включались затем Тургеневым во все издания его "Сочинений": 1860, 1865, 1869, 1874, 1880 и 1883 годов. Кроме того, в 1880 г. вышло еще одно отдельное, так называемое "первое стереотипное", издание "Записок охотника".

Эти прижизненные издания не равноценны по своим качествам.

Издание 1852 г. (Записки охотника. Сочинение Ивана Тургенева. Ч. 1 и 2. М., 1852) набиралось с подготовленного самим автором оригинала и имеет в тексте поправки, внесенные, по-видимому, в корректуры, но осуществлялось оно в отсутствие Тургенева, бывшего тогда в Петербурге, Н. X. Кетчером, который по темпераменту своему был мало пригоден к кропотливой работе сличения текста и чтения корректур. Издание вышло в свет со многими типографскими ошибками: опечатками и пропусками слов, особенно слов, заключенных между повторяющимися элементами текста. Так, в предложении: "Г-н Недопюскин-отец принадлежал к числу людей, которых несчастие преследует с ожесточением неослабным, неутомимым, с ожесточением, похожим на личную ненависть" (280, 40--43),-- подчеркнутые слова оказались пропущенными, между тем как Тургенев не только не собирался их устранять, но в цензурной рукописи, служившей оригиналом для набора издания 1852 г., собственноручно вписал слово "неутомимым" вместо ошибочно написанного "неуловимым". Подобные искажения в издании 1852 г. исчисляются десятками; из них только единичные были обнаружены потом Тургеневым, который перечитывал свои тексты не очень внимательно и всегда без оригинала.

К изданию 1852 г. Тургенев готовил предисловие, но в печати оно не появилось. На основании письма к Тургеневу Е. М. Феоктистова от 24 марта (5 апреля) 1852 г. (ИРЛИ, арх. Л. Н. Майкова, ф. 166, ед. хр. 1539, л. 43) можно заключить, что предисловие содержало ответ Тургенева на критические отзывы о "Записках охотника" Ап. Григорьева (см. об этом в статье Л. Н. Назаровой, указанной на с. 408).

Второе издание - 1859 г. (Записки охотника, сочинение Ивана Тургенева. Ч. 1 и 2. Издание второе, без перемен. СПб., 1859), несмотря на указание, что текст его повторяет издание 1852 г., имеет изменения, произведенные самим автором, и в то же время изобилует опечатками - как новыми, так и унаследованными от издания 1852 г. Наблюдение за изданием, возможно и чтение корректур, было поручено Н. Ф. Щербине (см. Т, ПСС и П, Письма, т. 3, с. 596, 604).

В 1860 г. "Записки охотника" впервые вошли в издание сочинений Тургенева (Сочинения И. С. Тургенева. Исправленные и дополненные. Изд. Н. А. Основского. Ч. I. M., 1860). Это издание также имеет следы авторской работы, в нем исправлены опечатки прежних изданий. Следующее издание - 1865 г. (Сочинения И. С. Тургенева. 1844--1864. Изд. бр. Салаевых. Т. I. Карлсруэ, 1865) - одно из самых авторитетных. Значительное количество и характер внесенных в текст изменений свидетельствует о том, что в подготовке этого издания Тургенев принимал непосредственное и весьма деятельное участие. Корректуру следующего издания - 1869 г. (Сочинения И. С. Тургенева. 1844--" 1868. Изд. бр. Салаевых. Ч. I. M., 1869) Тургенев снова поручил Кетчеру (см. письмо его Кетчеру от 31 января (12 февраля) 1868 г.), а сам, по-видимому, активного участия в нем не принял. В тургеневский текст вкрались новые опечатки. Еще больше оказалось их в следующем издании, 1874 г. (Сочинения И. С. Тургенева, 1844--1874. Изд. бр. Салаевых. Ч. I. M., 1874), хотя оно и корректировалось Тургеневым (см. письмо его к Ю. Шмидту от 14 (26) ноября 1874 г.). В издании 1874 г. цикл пополнился тремя новыми произведениями: "Конец Чертопханова" (впервые опубликован: BE, 1872 No 11), "Живые мощи" (впервые - сб. "Складчина", СПб., 1874) и "Стучит!" {*}.

{* В 70-х годах вышло несколько других изданий "Записок охотника", не являющихся, однако, авторизованными: 10 рассказов были перепечатаны M. M. Стасюлевичем в изданной им книге: "И. С. Тургенев. Записки охотника. Рудин. Ася. Дворянское гнездо. Дым. Отцы и дети" (т. VII серии "Русская библиотека". СПб., 1876). Для предпринятых Московским комитетом грамотности адаптированных изданий рассказов "Бирюк", "Однодворец Овсяников" и "Певцы" автор также не производил никакой специальной подготовки текста (см. письмо Тургенева к инициатору этих изданий В. С. Кашину от 8 (20) марта 1874 г.). Издание "Записок охотника", вышедшее в 1876 г. в Лейпциге, вообще не было санкционировано автором (см. письмо его П. П. Васильеву от 17 (29) мая 1879 г.).

Некоторое вспомогательное значение для контролирования отдельных чтений имеет авторизованный перевод "Записок охотника" на французский язык, выполненный И. Делаво (см. с. 425--426). Неполная рукопись этого перевода (автограф Делаво) в 1961 г. принесена в дар Пушкинскому дому АН СССР Л. Бернштейном (Париж).}

Важным этапом в истории текста "Записок охотника" было отдельное издание их в 1880 г. (И. С. Тургенев. Записки охотника. Полное собрание очерков и рассказов 1847--1876. Первое стереотипное издание. СПб., 1880). Имея в виду в будущем ряд таких изданий со стереотипа, Тургенев тщательно вычитал текст (по экземпляру издания 1874 г.), исправив 175 опечаток и внеся "кое-какие прибавочки" (см. письмо его Стасюлевичу от 4 (16) апреля 1879 г.), а по выходе издания называл его "отличным" и "изящным". "Стереотипные" издания "Записок охотника" при жизни Тургенева выходили пять раз, а затем до 1917 г. вышло еще одиннадцать изданий. Однако специальной подготовки текста для этих переизданий Тургенев уже не производил. В письмах М. М. Стасюлевичу от 2 (14) декабря 1882 г. и 29 декабря 1882 г. (10 января 1883 г.) автор указал несколько отмеченных им в стереотипных изданиях мелких опечаток.

В 1880 г. наследники Ф. И. Салаева выпустили новое издание сочинений Тургенева в 10 томах (Сочинения И. С. Тургенева. М., 1880), в котором для набора "Записок охотника" (том 2) пользовались двумя изданиями: 1874 г. и первым стереотипным. Корректура была поручена Ф. И. Анскому. Салаевское издание 1880 г., по словам самого Тургенева, "до того обезображено опечатками, что поверить трудно! - в томе, заключающем "Записки охотника",-- их несколько сотен ! " (см. письмо Тургенева Стасюлевичу от 1 (13) января 1880 г.). Издание это не принималось во внимание при подготовке последующих изданий и осталось, таким образом, боковым.

Последний раз при жизни Тургенева "Записки охотника" появились во 2-м томе полного собрания его сочинений (Тургенев И. С. Полное собрание сочинений. Новое издание Глазунова. Т. I-Х. СПб., 1883).

Все позднейшие дореволюционные издания "Записок охотника" предпринимались без критической проверки их текста.

Вопрос о выборе основного источника текста "Записок охотника" при подготовке разных советских изданий решался по-разному.

В основу первого советского издания (Тургенев И. С. Записки охотника. Полное собрание очерков и рассказов 1847--1876. Пг.: Литературно-издательский отдел Народного комиссариата просвещения, 1918) Б. М. Эйхенбаум положил издания 1852 и 1860 годов (рассказы, появившиеся в свет в начале 70-х годов,-- "Конец Чертопханова", "Живые мощи" и "Стучит!" - набирались по первопечатным текстам). В этом решении проявилось характерное для начального периода советской текстологии стремление возвращать тексты от последних авторизованных изданий к ранним источникам. В результате опоры на ранний текст в издании 1918 г. оказалась неучтенной позднейшая авторская работа над текстом. Вследствие невозможности использовать цензурную рукопись, цензурные искажения изданий 1852 и 1860 годов редактор выявлял по статье Г. З. Кунцевича. Но так как автору этой статьи была доступна только вторая часть цензурной рукописи, все искажения первой половины рассказов "Записок охотника" в издании 1918 г. остались неустраненными. Эта ошибка допускалась и всеми последующими изданиями - до 1953 г.

При издании "Записок охотника" в серии "Классики русской литературы" (Тургенев И. С. Записки охотника. В двух выпусках. М.; Пг.: Государственное издательство, 1923) основой послужил текст стереотипного издания 1880 г.

В первом советском издании сочинений Тургенева (Тургенев И. С. Сочинения. М.; Л., 1929. Т. I. Ред. К. И. Халабаева и Б. М. Эйхенбаума) "Записки охотника" печатались по стереотипному изданию 1880 г. с исправлениями по автографам, первопечатным журнальным публикациям и тексту изданий 1852 и 1874 годов. Отказ от обращения к другим прижизненным изданиям и неполное изучение привлеченных источников определили случайный характер внесенных исправлений. Так, в тексте "Бежина луга" восстановлены по автографу слова "до первых шорохов и шелестов утра" (100, 29), случайно пропущенные в издании 1852 г., но десятки других подобных пропусков и опечаток, идущих от издания 1852 г., остались не устраненными.

В издании 1949 г. (Тургенев И. С. Собрание сочинений / Под ред. Н. Л. Бродского, И. А. Новикова, А. А. Суркова. М.: Библиотека "Огонек", 1949. Т. I) основным источников! избран текст полного собрания сочинений Тургенева 1883 г. Для уточнения этого текста пользовались неисправными изданиями сочинений И. С. Тургенева 1874 и 1880 годов.

Тот же источник выбран в качестве основного в издании 1953 г. (Тургенев И. С. Собрание сочинений. М.: Гослитиздат, 1953. Т. 1. Подготовка текста А. К. Бабореко). Однако в обоснование такого решения указывалось на высокие качества стереотипного издания 1880 г., на которое опиралось издание 1883 г., и ошибочно сообщалось, будто для последнего "Записки охотника" были внимательно подготовлены к печати "самим автором" (с. 465--466). В издании 1953 г. цензурные искажения были впервые устранены во всех рассказах "Записок охотника". Однако анализ текста этого издания не подтверждает заявления о том, будто для него производилась проверка текста "по журналу "Современник", а также по всем прижизненным изданиям и по рукописям" (с. 466).

В основу настоящего издания "Записок охотника" положен текст, в последний раз установленный самим Тургеневым при подготовке первого стереотипного издания 1880 г. Так как подготовленный автором оригинал, с которого набиралось стереотипное издание, неизвестен, источником текста избрано само это издание. Что касается издания сочинений Тургенева 1883 г., в котором "Записки охотника" составляют том второй, то для этого издания Тургенев уже не работал дополнительно над текстом тома. В письме к своему поверенному А. В. Топорову от 18 (30) октября 1882 г. Тургенев распорядился печатать этот том со стереотипного издания "Записок охотника", "где опечаток нет". При этом он поручил присылать к нему в Буживаль на предварительный просмотр каждый подготавливаемый к новому изданию том, "начиная с 3-го". Из дальнейшей переписки Тургенева с Топоровым точно устанавливаются даты получения и отсылки им подготавливаемых для издания 1883 г. томов, среди которых 2-го тома действительно не было. (См.: Клеман М. К. "Рудин". К истории создания. - В кн.: И. С. Тургенев. Рудин. Дворянское гнездо. М.; Л.: Academia, 1933, с. 459--464). В письмах от 18 (30) ноября и 30 ноября (12 декабря) 1882 г. Тургенев сообщал о своем намерении выслать для 2-го тома "три-четыре опечатки", проскользнувшие в стереотипном издании, однако об исполнении этого намерения никаких сведений не имеется. 26 марта (7 апреля) 1883 г. Тургенев извещал Стасюлевича о получении уже вышедшего из печати 2-го тома.

Таким образом, в издании 1883 г. том второй ("Записки охотника") был перепечаткой первого стереотипного издания "Записок охотника" 1880 г. Издание 1883 г. делалось в обстановке тяжелой предсмертной болезни автора, исключавшей возможность новой смысловой и стилистической правки, которая, впрочем, и не была обещана. Поскольку Тургенев собирался сообщить для него "три-четыре опечатки", издание 1883 г. следует принять во внимание и все его разночтения должны быть критически оценены. Ниже приводится полный перечень этих разночтений, за исключением явных опечаток и грамматических различии в написании одних и тех же слов.

Страница, строка	Стереотипное издание 1880 г.	Издание 1883 г.
	не вывалился	не вываливается
	сочинения	сочинение
	с задворья	из задворья
	ты и у ней
	опять в повара разжаловали	в повара разжаловали
	и то и дело	то и дело
	И много нашла?	Много нашла?
	прикидывать	прикладывать
	сапоги носил он	сапоги он носил
	себя не называют	не называют себя
	принимает он	принимает
	бедняжку
	он тебя велел	тебя велел
	навалились	наваливались
	глазками
	и прекрасными	и с прекрасными
	даже лежа в постели	лежа в постеле
	Мы кричим ему	Мы ему кричим
	в песнях и в плясках	в песнях и плясках
	Уж не раз	Уже не раз
	поподробнее	подробнее
	ему недоставало поддержки, хора	ему недоставало поддержки хора
	Дурь-то я
	Матрена Федорова	Матрена Федоровна
	встречал я	я встречал
	и тоненьким и мягким	и тоненьким мягким
	крошечных	крошенных
	Я птица, я, я птица... О, о, о!..	Я птица, я, я птица...
	равнодушное, почти сонливое выражение	равнодушие, почти сонливое выражение
	он же сам достал	он сам достал
	собирался уж	собирался уже
	Я теперь счастлив - и буду	Я теперь счастлив - я буду
	постилке	подстилке
	промолвил	примолвил

Анализ этих разночтений не показывает в издании 1883 г. никаких заслуживающих внимания признаков дополнительной работы автора над текстом. В нем, действительно, исправлены некоторые опечатки предшествующих изданий (173, 39; 248, 35; 282, 32), но в то же время допущены новые искажения текста (171, 14; 196, 24; 294, 19; 355, 28); некоторые опечатки издания 1880 г. повторены (248, 32 - "веселую" вместо "невеселую"; 282, 23 - "даже" вместо "та же"). Редкие и незначительные стилистически нейтральные разночтения издания 1883 г. (94, 25; 110, 2; 209, 21; 263, 22; 310, 5; 314, 1 и т. п.) производят впечатление случайных. Перемены в орфографии и пунктуации следует отнести на счет M. M. Стасюлевича, надзору которого Тургенев поручил издание.

Взяв за основу публикуемого текста стереотипное издание 1880 г., редакция настоящего тома учитывает из издания 1883 г. только исправления явных опечаток предыдущих изданий.

Важной задачей было восстановление доцензурного текста "Записок охотника". Большую часть искажений первопечатной редакции Тургенев, как сказано выше, устранил при подготовке отдельного издания 1852 г. Из новых искажений, появившихся в издании 1852 г. вследствие цензурования его В. В. Львовым, Тургенев устранил лишь немногие, хотя имел к этому полную возможность. При этом Тургенев восстанавливал свой текст скорее всего по памяти. В передаче Г. З. Кунцевича сохранилось следующее свидетельство П. И. Вейнберга, объясняющее это обстоятельство: "Я помню, мы говорили с Иваном Сергеевичем, почему он не внесет мест, зачеркнутых цензурой - слышно было, что кое-что выпущено. Он сказал: "Знаете, это всё так мне надоело"" (Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 393).

При подготовке настоящего издания редакция не сочла возможным вводить в текст доцензурные по видимости варианты автографов, как это делалось в ряде случаев в издании Гослитиздата: помимо цензурных, у автора могли быть и другие соображения, заставлявшие его отказываться от восстановления тех или иных доцензурных чтений. Так, "тупоумная" Василиса Васильевна в "Чертопханове и Недопюскине" умерла оттого, что "ей во сне привиделся белый человек верхом на медведе" (280, 8). В автографах далее было: "... с надписью на груди: "Антихрист"". В цензурную рукопись 1852 г. Тургенев не ввел этих слов, по-видимому, не по соображениям автоцензуры (в других случаях - 99, 41--42 - слово "антихрист" он восстанавливал), а по их художественному неправдоподобию. Восстановление всех подобных мест уводило бы в иных случаях от санкционированного самим Тургеневым текста. Так, в том же "Чертопханове и Недопюскине" печатается: "Человек он был добрый и честный, а брал взятки - "по чину" - от гривенника до двух целковых включительно" (281, 9--11). По автографам следовало бы в вести не только слова "по чину" (что необходимо для точного понимания смысла фразы), но и последующие: "Кто в него бросит первый камень?" (тоже, вероятно, выброшенные цензурой), на что ни один редактор до сих пор не решался.

Доцензурные варианты автографов, если они не были восстановлены потом автором, приняты только в тех единичных случаях, когда текст без них недостаточно ясен (например, 281, 10: "по чину"). Остальные разночтения цензурного происхождения, бывшие в первопечатных текстах, приводятся и характеризуются в комментариях к отдельным рассказам.

Иного отношения требуют изменения, внесенные при издании 1852 г. Их цензурный характер и точные чтения устанавливаются документально по цензурной рукописи, в которой они обозначены красными чернилами и текстовыми заменами, произведенными рукой цензора В. В. Львова. Искажения этого рода в издании устраняются.

«Записки охотника » - сборник рассказов Ивана Сергеевича Тургенева, печатавшихся в 1847-1851 годах в журнале «Современник» и выпущенных отдельным изданием в 1852 году. Три рассказа написаны и присоединены автором к сборнику значительно позже.

У исследователей нет единого мнения по поводу жанровой принадлежности произведений, включённых в книгу: их называют и очерками, и рассказами.

«Записки охотника» - это цикл рассказов И.С. Тургенева о крестьянской жизни, выпущенные сборником в 1852 году. Тургенев в своих рассказах сумел показать красоту души простого крестьянского мужика, и это стало основным аргументом писателя против безобразий крепостничества. Тургенев писал правду о крестьянской жизни, не приукрашивая ее, и этим он открыл для читателей новый мир - мир крестянский. В «Записках охотника» нашли свое отражение и бедственное положение русского народа и прославление его талантливости и жизнелюбия.

История создания и публикации

Лето и часть осени 1846 года Тургенев провёл в Спасском-Лутовинове. Писатель почти не прикасался к перу, зато много охотился; его постоянным спутником был егерь Чернского уезда Афанасий Алифанов. Выехав в середине октября в Петербург, писатель узнал, что в «Современнике» произошли изменения: журнал приобретён Некрасовым и Иваном Панаевым. Новая редакция попросила Тургенева «наполнить отдел смеси в 1-м номере».

Рассказ «Хорь и Калиныч», написанный для первого номера, вышел в январском выпуске «Современника» (1847). Подзаголовок «Из записок охотника», давший название всему циклу, был предложен Панаевым. Поначалу Тургенев не слишком отчётливо видел ракурс будущего произведения: «кристаллизация замысла» шла постепенно:

« Наблюдения, вынесенные писателем за время пребывания в деревне, были так обильны, что материала этого ему хватило потом на несколько лет работы, в результате которой сложилась книга, открывшая новую эпоху в русской литературе. »

Летом 1847-го Тургенев и Белинский уехали в Зальцбрунн. Там работа над «Записками охотника» была продолжена. Когда Тургенев прочитал друзьям рассказ «Бурмистр», Белинский, по воспоминаниям присутствовавшего в помещении Анненкова, отреагировал на один из эпизодов эмоциональной фразой: «Что за мерзавец с тонкими вкусами!» Этот рассказ стал единственным, под которым автор указал место и время написания: «Зальцбрунн, в Силезии, июль, 1847».

В 1852 году «Записки охотника» вышли отдельной книгой. Чиновник цензурного ведомства, тщательно сверив подготовленные к печати гранки с текстами, размещёнными на страницах «Современника», написал в заключении, что «содержание рассказов везде одно и то же», после чего дал разрешение на выпуск сборника. Позже цензор был снят с должности.

Книгу открывает очерк «Хорь и Калиныч», в котором автор рассказывает о двух мужиках, встретившихся ему в Жиздринском уезде Орловской губернии. Один из них - Хорь - после пожара поселился со своим семейством далеко в лесу, промышлял торговлей, исправно платил барину оброк и слыл «административной головой» и «рационалистом». Идеалист Калиныч, напротив, витал в облаках, побаивался даже собственной жены, перед барином благоговел, нрав имел кроткий; в то же время он мог заговаривать кровь, избавлял от страхов, имел власть над пчёлами. Новые знакомые очень заинтересовали рассказчика; он с удовольствием слушал разговоры столь непохожих друг на друга людей.

Безалаберному охотнику («Ермолай и мельничиха») барин разрешил жить где угодно при условии, что тот будет ежемесячно приносить ему на кухню две пары тетеревов и куропаток. Рассказчику довелось заночевать вместе с Ермолаем в доме мельника. В его жене Арине Петровне можно было угадать дворовую женщину; выяснилось, что она долго жила в Петербурге, служила горничной в богатом доме и была у барыни на хорошем счету. Когда же Арина попросила у хозяев разрешения выйти замуж за лакея Петрушку, барыня приказала остричь девушку и отправить в деревню. Местный мельник, выкупив красавицу, взял её в жёны.

Встреча с доктором («Уездный лекарь») позволила автору записать историю безнадёжной любви. Приехав однажды по вызову в дом небогатой помещицы, медик увидел пребывающую в лихорадке девушку. Попытки спасти больную успехом не увенчались; проведя с Александрой Андреевной все её последние дни, доктор и спустя годы не смог забыть того отчаянного бессилия, которое возникает, когда не можешь удержать в руках чужую жизнь.

Помещик Радилов («Мой сосед Радилов») производил впечатление человека, вся душа которого «ушла на время внутрь». В течение трёх лет он был счастлив в браке. Когда жена умерла от родов, сердце его «словно окаменело». Теперь он жил с матушкой и Ольгой - сестрой покойной жены. Взгляд Ольги, когда помещик делился с охотником своими воспоминаниями, показался странным: на лице девушки были написаны и сострадание, и ревность. Через неделю рассказчик узнал, что Радилов вместе с золовкой уехал в неизвестном направлении.

Судьба орловского помещика по фамилии Лёжень («Однодворец Овсяников») сделала крутой вираж во время Отечественной войны. Вместе с наполеоновской армией он вошёл в Россию, но на обратном пути попал в руки смоленских мужиков, которые решили утопить «францюзя» в проруби. Лёженя спас проезжавший мимо помещик: он как раз искал для своих дочерей учителя музыки и французского языка. Передохнув и отогревшись, пленный переехал к другому господину; в его доме он влюбился в молоденькую воспитанницу, женился, поступил на службу и вышел в дворяне.

Ребятишки, отправившиеся ночью стеречь табун («Бежин луг»), до рассвета рассказывали истории про домового, который водится на фабрике; про слободского плотника Гаврилу, ставшего невесёлым после встречи с русалкой; про безумную Акулину, «испорченную водяным». Один из подростков, Павел, отправился за водой, а по возвращении сообщил, что слышал голос Васи - мальчика, утонувшего в речке. Ребята решили, что это плохая примета. Вскоре Павел погиб, упав с лошади.

Мелкопоместному дворянину («Пётр Петрович Каратаев») приглянулась крепостная девушка Матрёна, принадлежавшая богатой помещице Марье Ильиничне. Попытки выкупить симпатичную певунью ни к чему не привели: старая барыня, напротив, отправила «холопку» в степную деревню. Отыскав девушку, Каратаев устроил для неё побег. Несколько месяцев возлюбленные были счастливы. Идиллия закончилась после того, как помещица узнала, где прячется беглянка. Пошли жалобы исправнику, Пётр Петрович начал нервничать. В один из дней Матрёна, поняв, что спокойной жизни больше не будет, отправилась к барыне и «выдала себя».

Образы героев

По мнению исследователей, крестьяне Хорь и Калиныч являются носителями «наиболее типичных особенностей русского национального характера». Прототипом Хоря был крепостной крестьянин, отличавшийся мощью, проницательностью и «необыкновенным радушием». Он знал грамоту, и когда Тургенев прислал ему рассказ, «старик с гордостью его перечитывал». Об этом крестьянине упоминал и Афанасий Фет; в 1862 году во время тетеревиной охоты он остановился в домике Хоря и заночевал там:

« Заинтересованный мастерским очерком поэта, я с большим вниманием всматривался в личность и домашний быт моего хозяина. Хорю теперь за восемьдесят, но его колоссальной фигуре и геркулесовскому сложению лета нипочём. »

Если Хорь - «человек положительный, практический», то Калиныч относится к числу романтиков, «людей восторженных и мечтательных». Это проявляется в его бережном отношении к природе и задушевным песням; когда Калиныч запевал, даже «прагматик» Хорь не мог удержаться и после недолгой паузы подхватывал песню.

Пётр Петрович Соколов. Иллюстрация 1890-х к рассказу «Пётр Петрович Каратаев».

Арина, героиня рассказа «Ермолай и мельничиха», не пытается вызвать жалость у гостей, засидевшихся вечером в её доме. Однако рассказчик понимает, что и помещица, не разрешившая девушке выйти замуж за Петрушу, и «постылый мельник», выкупивший её, стали для женщины причиной горьких переживаний.

Для Матрёны, крепостной девушки, любовь помещика становится серьёзным испытанием («Пётр Петрович Каратаев»). Любя и жалея Каратаева, она сначала решилась на побег от барыни, а затем к ней же и вернулась. В этом поступке Матрёны, стремящейся избавить Петра Петровича от затеянных её хозяйкой судебных преследований, исследователи видят «подвиг самоотвержения и бескорыстия».

В очерке «Бежин луг» зафиксировались народные поэтические вымыслы о домовых, русалках, леших; автор не скрывает удивления от одарённости крестьянских детей, в устных историях которых услышанные от взрослых легенды и сказки гармонично переплетаются с впечатлениями от природы. Столь же сильный душевный отклик вызвал в рассказчике голос Якова («Певцы»): в нём слышны были «и страсть, и молодость, и сила, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь».

Анализ цикла рассказов «Записки охотника»

Здесь представлена целостная картина России, освещенная любовным, поэтическим отношением автора к родной земле, размышлениями о настоящем и будущем ее талантливого народа. Тут нет сцен истязаний, но именно обыденные картины крепостнической жизни свидетельствуют об античеловеческой сущности всего общественного строя. В этом произведении автор не предлагает нам ярких сюжетных ходов с активным действием, а большое внимание уделяет портретным характеристикам, манерам, привычкам и вкусам героев. Хотя общий сюжет все же присутствует. Рассказчик совер­шает вояж по России, но география его весьма необширная - это Орловская область. Он встречается по пути с различными типами людей, в результате чего вырисовывается картина рос­сийского быта. Тургенев придавал большое значение расположению рассказов в книге. Так появляется не простая подборка тематически однородных рассказов, а единое художественное произведение, внутри которого действуют закономерности образной взаимосвязи очерков. «Записки охотника » открываются двумя тематическими «фразами», каждая из которых включает в себя три рассказа. Сначала даны вариации на тему народного характера - «Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха», «Малиновая вода». В следующих трех рассказах развивается тема разоряющегося дворянства - «Уездный лекарь», «Мой сосед Радимов», «Однодворец Овсяников». Следующие рассказы: «Льгов», «Бежин луг», «Касьян с Красивой Мечи» - снова развивают тему народа, но в них появляются и все более настойчиво звучат мотивы разлагающегося вредного влияния крепостного права на души людей, особенно это ощущается в очерке «Льгов». В рассказах «Бурмистр», «Контора» и «Бирюк» продолжена тема дворянства, однако в резко обновленном варианте. В «Бурмист­ре», например, представлен тип помещика новой формации, здесь же дан образ барского слуги. В «Конторе» даны курьезные итоги перенесения старых дворянских привычек хозяйствования на новые формы общественных учреждений и новые типы конторских служителей из крестьян. В очерке «Бирюк» описан странный, загадочный человек, олицетворяющий собой могучие стихийные силы, которые пока неосознанно бродят в душе русского человека. В следующих далее восьми рассказах тематические фразы смешиваются, и происходит своеобразная тематическая диффузия. Однако в самом конце цикла элегическая нота двух рассказов о дворянине Чертопханове сменяется народной темой в очер­ках «Живые мощи» и «Стучит». В «Записках охотника» изображается провинциальная Россия, но ощущается мертвящее давление тех жизненных сфер, кото­рые тяготеют над русской провинцией и диктуют ей свои условия и законы. Первый рассказ данного цикла называется «Хорь и Калиныч». Автор-рассказчик знакомится с помещиком Полутыкиным, страстным охотником, который приглашает его к себе в имение, где знакомит со своими крестьянами, которых достаточно высоко ценит. Первый персонаж - Хорь, в образе которого заложен определенный типаж, довольно распространенный в народе. Хорь хорошо был знаком с практической стороной дела, в его поступках и работе просматривается здравый смысл. Он находится в положении крепостного крестьянина, хотя у него есть возмож­ность откупиться от своего барина. Его приятель Калиныч является полной его противоположно­стью. У него когдато была жена, а сейчас живет один. Охота ста­ла смыслом его жизни, давая ему возможность контактировать с природой. Герои по-разному смотрят на жизнь, воспринимают различ­ные ситуации, даже манеры их абсолютно противоположны. Автор не идеализирует крестьян. Тургенев увидел в народных типажах людей здравого смысла, трагедия которых состоит в том, что они не могут реализовать свои таланты и возможности. Хорь много видел, знал и хорошо понимал психологию людских отно­шений. «Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую умную речь русского мужика». Но читать Хорь не умел, а Калиныч - умел, но он лишен был здравого смысла. Эти противоположности в реальной жизни не противоречат друг другу, а дополняют и тем самым находят общий язык. Здесь автор выступил как зрелый мастер народного расска­за, тут определился своеобразный крепостнический пафос всей книги, изображавшей сильные, мужественные, яркие народные характеры, существование которых превращало крепостное право в позор и унижение России, в общественное явление, несовмес­тимое с национальным достоинством русского человека. В очерке «Хорь и Калиныч» характер помещика Полутыкина набросан лишь легкими штрихами, вскользь сообщается о его пристрастиях к французской кухне, а также упоминается о бар­ской конторе. Но отнюдь не случайной оказывается эта стихия. В очерке «Контора» представлены подобные французские при­страстия в образе помещика Пеночника, а разрушительные по­следствия данной стихии показаны в рассказе «Бурмистр». В данном произведении беспощадно разоблачаются разруши­тельные экономические последствия так называемой цивилиза­торской деятельности верхов. Их манера хозяйствования подры­вает основы труда крестьянина на земле. В очерке «Два помещи­ка», например, рассказывается о хозяйственной деятельности одного важного петербургского сановника, который решил засе­ять маком все свои поля, «так как он стоит дороже ржи, поэтому сеять его выгоднее». С деятельностью этого сановника перекликается хозяйствова­ние на земле помещика Пантелея Еремеевича Чертопханова, ко­торый начал перестраивать крестьянские избы по новому плану. Кроме того, приказал всех своих подданных пронумеровать и на­шить каждому на воротнике его номер. В подобных бесчинствах провинциального помещика видны другие поступки всероссий­ского, государственного масштаба. Здесь автор намекает на дея­тельность Аракчеева - организатора крестьянских военных по­селений. Постепенно в книге развивается художественная мысль о не­лепости векового крепостнического уклада. Например, в расска­зе «Однодворец Овсяников» дана история превращения неграмот­ного французского барабанщика Леженя в учителя музыки, гу­вернера, а затем и в русского дворянина. В «Записках охотника» есть рассказы, которые тяготеют к са­тире, так как в них звучит антикрепостническая тема. Например, в рассказе «Льгов» говорится о крестьянине по прозвищу Сучок, который за свою жизнь служил у господ кучером, рыболовом, поваром, актером в домашнем театре, буфетчиком Антоном, хотя его настоящее имя было Кузьма. Имея несколько имен и про­звищ, личность оказалась полностью обезличенной. Разные судьбы, сочетаясь и перекликаясь с другими, участ­вуют в создании монументального образа крепостного ига, кото­рое оказывает губительное влияние на жизнь нации. Данный образ дополняет и усиливает природа. Через всю кни­гу красной нитью проходит безжизненный пейзаж. В первый раз он появляется в очерке «Хорь и Калиныч», где упоминается об орловской деревне, расположенной рядом с оврагом. В рассказе «Певцы» деревня Колотовка рассечена страшным оврагом прямо по середине улицы. В очерке «Бежин луг» заблудившийся охот­ник испытывает «страшное чувство», попав в лощину, похожую на котел с пологими бокалами. Образ страшного, проклятого людь­ми места неоднократно появляется в повести. Пейзажи подобного рода концентрируют в себе вековые народные беды и невзгоды, связанные с русским крепостничеством. Данное произведение лишено патриархального благообра­зия, так как в нем затронут всероссийский социальный конф­ликт, а также сталкиваются и спорят друг с другом два наци­ональных образа мира, две России - официальная, мертвя­щая жизнь, и народно-крестьянская, живая и поэтическая. Кро­ме того, все герои тяготеют к двум разным полюсам - мертво­му или живому. В создании целостного образа живой России активную роль также играет природа. Лучшие герои этого произведения не про­сто изображены на фоне природы, но и выступают как ее про­должение. Таким образом достигается в книге поэтическое ощу­щение взаимной связи всего живого: человека, реки, леса, степи. Душой этого единства является личность автора, слитая с жиз­нью народа, с глубинными пластами русской культуры. Природа тут не является равнодушной к человеку, наоборот, она очень строга в своих отношениях с ним, так как она мстит ему за слиш­ком бесцеремонное и рациональное вторжение в ее тайны, а так­же за чрезмерную смелость и самоуверенность с ней. Особенность национального характера раскрывается в расска­зе «Смерть», где перечисляются трагические истории о смерти подрядчика Максима, крестьянина, мельника Василя, разночинца-интеллигента Авенира Соколоумова, старушки-помещицы. Но все эти истории объединены одним общим мотивом: перед лицом смерти в русском человеке проявляются сердечные струны. Все русские люди «умирают удивительно», так как в час последне­го испытания они думают не о себе, а о других, о близких людях. В этом заключается источник их мужества и душевной выносливости. Многое привлекает писателя в русской жизни, но и многое отталкивает. Однако есть в ней одно качество, которое автор ста­вит очень высоко, - это демократизм, дружелюбие, живой та­лант взаимопонимания, который не истребили из народной сре­ды, а только, наоборот, заострили века крепостнического права, суровые испытания русской истории. Имеется в «Записках охотника» еще один лейтмотив - музы­кальная одаренность русского народа, который впервые заявлен в «Хоре и Калиныче». Калиныч поет, а деловитый Хорь ему под­певает. Песня объединяет в общем настроении даже такие проти­воположные натуры. Песня является тем началом, которое сбли­жает людей в радостях и горестях жизни. В очерке «Малиновая вода» у персонажей есть общие черты: все они неудачники. И в конце очерка на другом берегу незнако­мый певец затянул унылую песню, которая сближает людей, так как через отдельные судьбы ведет к общерусской судьбе и род­нит тем самым героев между собой. В рассказе «Касьян с Красивой Мечи» среди полей слышен скорбный напев, который зовет в путь-дорогу, прочь от земли, где царят неправда и зло, в страну обетованную, где все люди живут в довольстве и справедливости. В такую же страну зовет героев песня Якова из рассказа «Пев­цы». Здесь поэтизируется не только пение Якова, но и та духов­ная связь, которую его песня устанавливает в очень разных по положению и происхождению персонажах. Яков пел, но вместе с ним пели и души людей, окружающих его. Песней живет весь Притынный кабачок. Но Тургенев является писателем-реалистом, поэтому он пока­жет, как такой порыв сменяется душевной депрессией. Далее сле­дует пьяный вечер, где Яков и весь мир в кабачке становятся совершенно другими. В сборнике имеются рассказы, проникнутые особым лириз­мом. Например, «Бежин луг» по изяществу резко отличается от других новелл данного цикла. Автор много внимания уделяет здесь стихии природы. Путешественник ближе к вечеру сбился с доро­ги и решил выбрать себе ночлег. Выходит на костер, горящий воз­ле реки, у которого сидят крестьянские ребятишки, пасущие коней. Охотник становится свидетелем их разговора. Он в восторге от тех народных повестей, с которыми он познакомился при этом. Интересен рассказ Кости о Гавриле, слободском плотнике, кото­рый столкнулся с русалкой. Он пошел навстречу ей, но внутрен­няя сила остановила его, он положил крест, после чего она пере­стала смеяться и заплакала, сказав: «Убиваться же тебе до кон­ца дней». Здесь сатанинская сила побеждена крестным знамени­ем, но она способна внедрить в человека печаль. Заканчиваются «Записки охотника» очерком «Лес и степь». Здесь нет героев, но есть тонкое лирическое описание природ­ной стихии, красоты природы и бытия человека в ней. Эти две противоположности не теснят, не мешают, а взаимно дополняют друг друга. И лес, и степь вызывают восторг у путешественника, они ему одновременно нравятся. Человек должен тоже гармони­чески вписаться в природу. Очерк проникнут жизнеутвержда­ющим оптимистическим настроением, так как все это важно для здорового существования людей. Таким образом, центральный конфликт данной книги сложен и глубок. Бесспорно, социальные антагонизмы здесь обрисованы довольно остро. Безусловно, бремя крепостничества ложится в первую очередь на плечи крестьянина, потому что именно ему приходится терпеть физические истязания, голод, нужду и ду­ховные унижения. Однако Тургенев смотрит на крепостное пра­во с более широкой, общенациональной точки зрения, как на яв­ление, мучительное одновременно и для барина, и для мужика. Он резко осуждает жестоких крепостников и сочувствует тем дворянам, которые сами оказались жертвами крепостнического ига. Ведь совсем не случайно пение Якова Турка вызывает из глаз Дикого Барина «тяжелую слезу». У Тургенева национально русскими чертами наделены не толь­ко крестьяне; русскими по натуре являются и некоторые поме­щики, избежавшие растлевающего влияния крепостного права. Петр Петрович Каратаев не менее русский человек, чем кресть­яне. Национальные черты характера подчеркнуты и в моральном облике Чертопханова. Он помещик, но не крепостник. Такова же Татьяна Борисовна, патриархальная помещица, но в то же время простое существо, с «прямодушным чистым сердцем». Автор видит живые силы нации как в крестьянской, так и в дворянской среде. Восхищаясь поэтической одаренностью или, наоборот, деловитостью русского человека, писатель приходит к выводу о том, что крепостное право противоречит националь­ному достоинству, и в борьбе с ним должна принять участие вся живая Россия, не только крестьянская, но и дворянская.

Записки охотника. Краткое содержание

по главам

Бежин луг

Прекрасным июльским днем, одним из тех дней, когда погода установилась надолго, рассказчик охотился на тетеревов в Чернском уезде Тульской губернии. Он настрелял довольно много дичи, и когда стало темнеть, решил вернуться домой, но заблу­дился. Достаточно долго плутал охотник, между тем ночь при­ближалась. Он даже попытался спросить свою охотничью собаку Дианку, куда же он забрел и где находится. «Умнейшая из чет­вероногих тварей» молчала и только виляла хвостом. Продолжая плутать, охотник очутился над страшной бездной. Холм, на ко­тором он находился, спускался отвесным обрывом. На равнине возле реки горели и светились два огонька, около них сновали люди.

Рассказчик узнал, куда зашел. Это. место было известно под названием Бежина луга. Охотник спустился вниз и собирался по­просить людей о ночлеге возле костра. Его встретили собаки злоб­ным лаем. Около огней раздались детские голоса, и охотник из­далека ответил ребятишкам. Они отогнали собак, которых особен­но поразило появление Дианки, и мужчина подошел к костру.

Охотник сказал мальчикам, что заблудился, и подсел к кост­ру. Мальчиков, сидевших у костра, было пятеро: Федя, Павлу­ша, Ильюша, Костя и Ваня.

Федя был старше всех. Ему было лет четырнадцать. Это был стройный мальчик Со светлыми глазами и постоянной веселой полуулыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой се­мье, и в поле выехал для забавы. Павлуша был неказистый на вид. Но говорил он умно и прямо, и в голосе его звучала сила. Лицо Ильюши выражало тупую, болезненную заботливость. Он словно все щурился от огня. Ему и Павлуше было лет двенадцать. Четвертый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал любопытство сво­им задумчивым и печальным взором. Ване было всего лет семь, он дремал на рогожке.

Ребятишки разговаривали о том, о сем, но вдруг Федя обра­тился к Ильюше и спросил его, словно продолжая прерванный рассказ, видел ли Ильюша домового. Ильюша ответил, что не видел, поскольку его видеть нельзя, а слышал в старой рольне, на фабрике. Под домовым ночью трещали доски, неожиданно могло застучать колесо, шевелились котлы и приспособления, на кото­рых делали бумагу. Потом домовой будто к двери пошел и вдруг закашлялся и поперхнулся. Ребятишки, ночевавшие тогда на фаб­рике, свалились от страха и друг под дружку полезли.

А Костя рассказал другую историю - о слободском плотнике Гавриле, который все время невеселый, потому что в лесу видел русалку. Русалка все время хохотала и звала парня к себе. Но господь его надоумил, и Гаврила осенил себя крестом. Русалка расплакалась и пропала, посетовав, что не надо было человеку креститься. Она теперь все время плакать, мол, будет, но и ему она пожелала убиваться до конца дней. После этих слов нечистая сила пропала, Гавриле стало ясно, как из лесу выйти. Но с тех пор он и ходит невеселый.

Следующая история была Ильюшина. Это был рассказ о том, как псарь Ермил подобрал на могиле утопленника белого бараш­ка, который ночью оскалил зубы и заговорил с Ермилом челове­ческим голосом.

Федя продолжил разговор историей про покойного барина Ивана Иваныча, который все ходит по земле в кафтане долгопо­лом и что-то ищет. Дедушке Трофимычу, спросившему у покой­ника, что тот ищет, Иван Иваныч ответил, что ищет разрыв- траву. Давит его могила, и хочется вон.

Ильюша подхватил беседу и поведал о том, что покойника можно увидеть в родительскую субботу, если сесть в церкви на паперти. Но можно увидеть и живого, кому в этом году очередь помирать. Бабка Ульяна видела Ивашку Федосеева, мальчика, погибшего весной, а потом себя самое. А в ней с этого дня душа еле держится, хоть и жива она еще. Ильюша рассказал и о Триш­ке, необыкновенном человеке, предания о котором уж очень были похожи на предания об антихристе. Разговор перешел на водяно­го, а с него и на Акулину-дурочку, которая рехнулась с тех пор, как пыталась в реке утопиться.

В этой же реке утонул и мальчик Вася. Мать его сгребала сено, пока сын играл на берегу. Мальчик внезапно пропал, только ша­почка по воде поплыла. Мать его с тех пор не в своем уме.

Пришел Павел с полным котелком воды в руках и сказал, что дело неладно, его звал домовой. Федя при этом известии приба­вил, что Павла звал утопший Васятка.

Охотнику постепенно сон сморил глаза, и проснулся он толь­ко на рассвете. Все мальчики спали около костра. Один Павел проснулся и пристально поглядел на ночного гостя, который кив­нул ему головой и пошел вдоль реки.

К сожалению, Павла в этом же году не стало: он упал с лоша­ди и убился.

Хорь и Калиныч

Рассказчик знакомится с помещиком Полутыкиным, страст­ным охотником, который приглашает его к себе в имение. Ноче­вать они заходят к крестьянину Хорю. Хорь имел крепкое хозяй­ство и обладал практическим складом ума. Он был крепостным Полутыкина, хотя у него была возможность откупиться от своего барина. Но Хорю это было невыгодно, поэтому он отказался от подобных мыслей.

Манеры у Хоря неторопливые, он не приступает к делу, не обдумав и не рассчитав все наперед, не мыслит абстрактно, его не посещают мечты.

Его приятель Калиныч является полной противоположностью. У него когда-то была жена, которую он очень боялся, но это было давно. Сейчас он живет один и часто сопровождает Полутыкина на охоте. Это занятие стало смыслом его жизни, так как дает ему возможность общаться с природой.

Хорь и Калиныч - друзья, несмотря на то, что они по-разно­му смотрят на жизнь. Калиныч, как человек восторженный, меч­тательный, не совсем разбирающийся в людях, благоговел перед барином. Хорь же насквозь видел Полутыкина, поэтому несколь­ко иронически относился к нему.

Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство, пото­му что чувствовал, что он мудрее. И Калиныч, в свою очередь, любил и уважал Хоря.

Хорь умел скрывать свои мысли, хитрить, говорил мало. Ка­линыч объяснялся с жаром, восторженно. Калиныч был знаком с тайнами природы, мог останавливать кровь, заговаривать испуг. Всеми этими умениями не обладал практичный Хорь, который «стоял ближе к обществу, к людям», в то время как Калиныч, - к природе.

Ермолай и мельничиха

Рассказчик повествует о том, как однажды они с охотником Ермолаем отправились на «тягу» - вечернюю охоту на вальд­шнепов.

Затем он знакомит читателей с Ермолаем. «Ермолай был чело­век престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говор­лив, рассеян и неловок с виду». При этом «никто не мог сравнить­ся с ним в искусстве ловить весной, в полую воду, рыбу, доста­вать руками раков, отыскивать по чутью дичь, подманивать пе­репелов, вынашивать ястребов, добывать соловьев…»

Простояв на тяге около часу, убив две пары вальдшнепов, рассказчик с Ермолаем решили переночевать на ближайшей мельнице, но их не пустили, а разрешили переночевать под открытым навесом. Жена мельника Арина принесла им еды для ужина. Оказалось, что рассказчик знает ее бывшего барина господина Зверкова, у жены которого Арина служила горнич­ной. Однажды она попросила у барина разрешения выйти за­муж за лакея Петрушку. Зверков и его жена сочли себя оскор­бленными этой просьбой: девушку сослали в деревню, а лакея отдали в солдаты. Позже Арина вышла замуж за мельника, который выкупил её.

Малиновая вода

Действие происходит в самую жару в начале августа, когда рассказчик отправился на охоту и пошел в направлении ключа, известного под названием Малиновой воды.

У реки он встречает двух стариков, ловящих рыбу, - шумихинского Степушку и Михайло Савельева по прозвищу Туман. Далее следует рассказ об их жизненных историях.

Уездный лекарь

Однажды осенью, возвращаясь с отъезжего поля, рассказчик простудился и заболел. Произошло это в уездном городе, в гости­нице. Позвали доктора. Уездный лекарь, Трифон Иванович, вы­писал лекарство и начал рассказывать о том, как однажды, во время игры в преферанс у местного судьи, был вызван в дом од­ной обедневшей вдовы. Это была помещица, жившая в двадцати верстах от города. В записке от нее говорилось, что дочь ее уми­рает, и она просит доктора поскорее приехать.

Приехав, лекарь принялся оказывать медицинскую помощь ее дочери, Александре Андреевне, больной горячкой. Трифон Ива­нович остался у них на несколько дней ухаживать за пациенткой, чувствуя «сильное к ней расположение». Несмотря на все его ста­рания девушка не поправлялась. Однажды ночью, чувствуя, что скоро умрет, она призналась доктору в любви. Через три дня Алек­сандра Андреевна скончалась.

А лекарь после - вступил в законный брак, взяв в жены ку­печескую дочь Акулину, злую, но с семью тысячами приданого.

Однодворец Овсяников

Здесь рассказчик знакомит читателей с однодворцем Овсяниковым. Это был человек полный, высокий, лет семидесяти, с ли­цом, напоминающим несколько лицо Крылова, с ясным и умным взором, с важной осанкой, мерной речью и медлительной поход­кой. Все соседи его чрезвычайно уважали и почитали за честь знаться с ним. Жил Овсяников один со своей женой в уютном, опрятном домике. Держал небольшую прислугу, одевал людей своих по-русски и называл работниками. «Он почитал за грех продавать хлеб - Божий дар, и в 40-м году, во время всеобщего голода и страшной дороговизны, раздал окрестным помещикам и мужи­кам весь свой запас; они ему на следующий год с благодарностью взнесли свой долг натурой». Из книг Овсяников читал только ду­ховные. К нему часто приходили соседи за советом и помощью, с просьбой рассудить, помирить их.

Одним из соседей Овсяникова был Франц Иванович Лежень. В 1812 году он отправился в Россию с наполеоновской армией ба­рабанщиком. При отступлении Лежень попался в руки к смоленс­ким мужикам, которые хотели его утопить. Проезжавший мимо помещик пожалел француза. Он спросил, играет ли тот на форте­пиано, и привез домой в качестве учителя для Своих дочерей. Через две недели Лежень переехал от этого помещика к друго­му, человеку богатому и образованному, который полюбил фран­цуза за добрый и веселый нрав и женил на своей воспитаннице. Лежень поступил на службу, стал дворянином, а под конец - русским помещиком. Он переселился жить в Орел и завел дружбу с Овсяниковым.

Льгов

Повествователь с Ермолаем отправляется стрелять уток в Льгов - большое степное село. Оказавшись у берега реки, они находят лодку рыболова Кузьмы, по прозвищу Сучок. Кем толь­ко не был он в своей жизни: казачком, кучером, поваром, кофишенком, актером, форейтером, садовником, доезжачим, а сейчас он является господским рыболовом, который вот уже семь лет приставлен ловить рыбу в пруду, где рыба не водится. У него было несколько имен и прозвищ в течение жизни.

Касьян с Красивой Мечи

Рассказчик возвращается с охоты душным летним днем. У ко­леса их телеги ломается ось, и кучер Ерофей винит в этом встре­ченную по дороге похоронную процессию. Считается, что встре­тить покойника - плохая примета. Рассказчик узнает, что хоро­нят Мартына-плотника, умершего от горячки. Кучер тем време­нем предлагает ехать на Юдины выселки, чтобы раздобыть там новую ось для колеса. На выселках рассказчик встречает Касья­на - карлика лет пятидесяти с маленьким, смуглым и смор­щенным лицом, острым носиком, карими, едва заметными глаз­ками и курчавыми, густыми черными волосами. Все тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, а взгляд был странен и необыкновенен.

Касьян говорит, что новую ось можно раздобыть у купечес­ких приказчиков в дубовой роще, которую вырубают на продажу, и соглашается сопровождать туда охотника. Тот решает поохотиться в роще. Касьян просит взять его с собой. После долгих блужданий рассказчику удается подстрелить лишь коростеля.

«- Барин, а барин! - промолвил вдруг Касьян своим звуч­ным голосом.

Я с удивлением приподнялся; до сих пор он едва отвечал на мои вопросы, а то вдруг сам заговорил.

— Что тебе? - спросил я.

— Ну, для чего ты пташку убил? - начал он, глядя мне прямо в лицо.

— Как для чего? Коростель - это дичь: его есть можно.

— Не для того ты убил его, барин: станешь ты его есть! Ты его для потехи своей убил».

Касьян утверждает, что всякую лесную тварь грешно уби­вать, а человеку пища положена другая - хлеб и «тварь ручная от древних отцов». Он говорит, что «против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убе­жишь; да помогать ей не должно…»

Рассказчик узнает, что Касьян хорошо знает лечебные тра­вы, в свое время ходил «и в Симбирск - славный град, и в самую Москву - золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Волгу-матушку». «И не один я, грешный… много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут… да!.. А то что дома-то, а? Справедливости в человеке нет, - вот оно что…»

Кучер Ерофей считает Касьяна юродивым и глупым челове­ком, однако признает, что Касьян вылечил его от золотухи. «Бог его знает: то молчит как пень, то вдруг заговорит, - а что заго­ворит, Бог его знает. Разве это манер? Это не манер. Несообраз­ный человек, как есть».

Бурмистр

Вертах в пятнадцати от имения повествователя живет моло­дой помещик - гвардейский офицер в отставке Аркадий Пав­лович Пеночкин. Дом его построен по плану французского ар­хитектора, люди одеты по-английски, хозяйством занимается с большим успехом. Пеночкин выписывает французские книги, но практически не читает их. Считается одним из самых образо­ваннейших дворян и завидных женихов губернии. Зимой ездит в Петербург. Повествователь неохотно его посещает, но однаж­ды ему приходится провести ночь в имении Пеночкина. Утром был завтрак на английский манер. Далее они едут вместе в де­ревню Шипиловку, где останавливаются в избе местного бур­мистра Софрона Яковлевича. Тот на все расспросы Пеночкина о делах в хозяйстве отвечал, что все идет очень хорошо благо­даря распоряжениям барина. На другой день Пеночкин вместе с повествователем и бурмистром Софроном отправились осматри­вать поместье, где царил необычайный порядок. Затем поехали охотиться в лес, а вернувшись, пошли смотреть веялку, недав­но выписанную из Москвы.

Выходя из сарая, они увидели двух мужиков, старого и моло­дого, стоявших на коленях. Они жаловались на то, что совсем замучены бурмистром, который двух сыновей старика забрал в рекруты, а теперь и третьего отнимает. Увел последнюю корову со двора и избил его жену. Утверждали, что бурмистр не их одних разоряет. Но Пеночкин не стал их слушать.

Через два часа повествователь был уже в селе Рябове, где разговорился со знакомым мужиком Анпадистом о Шипиловских крестьянах. Тот объяснил, что Шипиловка только числится за барином, а владеет ею Софрон как своим добром: крестьяне ему кругом должны, работают на него, как батраки, а бурмистр про­мышляет землей, лошадьми, скотом, дегтем, маслом, пенькой, поэтому богат очень, но крестьян бьет. Мужики не жалуются ба­рину, потому что Пеночкину все равно: главное, что недоимок нет. А на Антипа Софрон взъелся из-за того, что тот повздорил с ним на сходке, поэтому теперь и мстит ему.

Контора

Действие происходит осенью. Охотник бродил с ружьем по полям и вдруг увидел низкий шалаш, в котором сидел старик сторож, указавший ему дорогу. Так повествователь оказался в имении Лосняковой Елены Николаевны, в главной господской кон­торе, где распоряжается конторщик Николай Еремеев. Рассказ­чик, находясь в соседней комнате и притворяясь спящим, узнает

о нем и о жизни в имении много нового.

Бирюк

Охотник возвращался домой один, на беговых дрожках. Надви­галась гроза, и внезапно ручьями полил дождь. Вдруг в темноте, при блеске молнии, около дрожек выросла высокая фигура. Че­ловек строгим голосом потребовал назвать себя и, услышав ответ, успокоился. Сам он оказался здешним лесником и предложил охот­нику переждать дождь у него в избе. Лесник взял лошадь под уздцы, и вскоре глазам охотника предстала небольшая избушка на широком дворе. На пороге их встретила девочка лет двенадца­ти, в рубашонке, подпоясанной покромкой, и с фонарем в руке. Лесник отправился поставить дрожки под навес, а барин вошел в избу. Ужасающая бедность предстала перед ним. В люльке ле­жал ребенок, который тяжело и часто дышал. Девочка его ука­чивала, левой рукой поправляя лучину. Вошел лесник. Барин по­благодарил лесника и спросил его имя. Тот ответил, что его зовут Фома, по прозвищу Бирюк.

Охотник с удвоенным любопытством поглядел на лесника.

О честности, неподкупности и силе Бирюка ходили легенды.

Барин поинтересовался, где хозяйка. Лесник сначала ответил, что умерла, а потом поправился, сказав, что убежала с проез­жим мещанином, бросив и едва родившегося ребенка.

Бирюк предложил барину хлеба, но тот сказал, что не голо­ден. Лесник вышел на двор и вернулся с известием, что гроза проходит, и предложил гостю проводить его из лесу. Сам же взял ружье, объяснив это тем, что у Кобыльего Верху дерево рубят, шалят - он слышал со двора.

На место порубки барин с лесником не успели. Охотник бро­сился к тому месту, откуда доносился шум борьбы, и увидел лес­ника, скрутившего вору руки кушаком за спиной. Вор оказался мужиком в лохмотьях, с длинной бородой. Барин мысленно дал слово: во что бы то ни стало освободить беднягу. Мужика усади­ли на лавку, и в доме установилась мертвая тишина.

Вдруг пленник заговорил и попросил Фому Кузьмича, т. е. Би­рюка, освободить его. Фома был непреклонен, и после долгих пре­пирательств у мужика вырвались угрозы в адрес лесника. Бирюк встал, в порыве гнева подошел к мужику. Тот испугался, что его будут бить, да и барин вступился за пленника. Бирюк велел бари­ну отстать, сдернул кушак с локтей мужика, нахлобучил ему шапку на глаза, схватил за шиворот и вытолкнул вон из избы.

Барин похвалил Бирюка, мол, он словный малый. Лесник от него отмахнулся и просил только никому ничего не сказывать.

Потом проводил барина и простился с ним на опушке леса.

Лебедянь

Повествователь рассказывает о том, как лет пять назад он по­пал в Лебедянь в самый развал ярмарки. После обеда он отправ­ляется в кофейную, где играли на бильярде.

На другой день он отправился выбирать себе лошадь, долго смотрел, наконец купил. Но она оказалась запаленной и хромой, а продавец отказался взять ее обратно.

Певцы

Действие происходит в небольшом селе Колотовка. Здесь рас­сказывается о состязании двух певцов из народа - Якова Турка и рядчика из Жиздры. Рядчик пел «высочайшим фальцетом», го­лос у него был «довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплый; он играл и вилял этим голосом, как юлою, <…> умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихват­ской, заносистой удалью. Его переходы были иногда довольно сме­лы, иногда довольно забавны: знатоку они бы много доставили удовольствия».

Яков «пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, на­шим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого зву­ка его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, слов­но знакомая степь раскрывалась <…>, уходя в бесконечную даль».

«Не одна во поле дороженька пролегала», - пел Яков, и всем присутствующим становилось жутко. В его голосе была и непод­дельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. «Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны».

Отдохнув на сеновале и покидая деревню, охотник решил за­глянуть в окно Притынного кабачка, где несколько часов назад был свидетелем дивного пения. Его глазам представилась «неве­селая» и «пестрая» картина: «Все было пьяно - все, начиная с Якова. С обнаженной грудью сидел на лавке и, напевая осиплым голосом какую-то плясовую, уличную песню, лениво перебирал струны гитары…»

Отойдя от окна, из которого доносились нестройные звуки ка­бацкого «веселья», охотник быстро зашагал прочь от Колотовки.

Петр Петрович Каратаев

Действие происходило осенью, на дороге из Москры в Тулу, когда рассказчик просидел почти целый день из-за недостатка лошадей в почтовом доме, где он познакомился с мелкопомест­ным дворянином Петром Петровичем Каратаевым. Каратаев рас­сказывает повествователю свою историю. Он почти разорен - из-за неурожаев и собственного неумения управлять хозяй­ством, а теперь едет в Москву служить. Затем он вспоминает, как полюбил когда-то красивую крепостную девушку Матре­ну, решил выкупить ее у госпожи. Его приняла родственница барыни и велела ему заехать через два дня. Приехав в указан­ный срок, Петр Петрович узнал, что Матрену отправляют в степную деревню, так как барыня не хочет продавать девуш­ку. Тогда Каратаев отправился в ту деревню, куда сослали Мат­рену, и увез ее к себе тайком, ночью. Так они прожили пять месяцев в радости и согласии.

Но однажды, катаясь на санях, они поехали в деревню Матре­ниной барыни, где их увидели и узнали. Барыня подала на Кара­таева жалобу, что беглая ее девка проживает у него. Приехал исправник, но на этот раз Петр Петрович сумел откупиться. Од­нако его не оставили в покое. Он влез в долги, прятал Матрену, но та, пожалев Каратаева, пошла и сама себя выдала.

Через год после этой встречи повествователь приехал в Моск­ву, зашел там в кофейню, где увидел выходящего из бильярдной

Петра Петровича. Тот рассказал, что нигде не служит, деревню его продали с аукциона, а он намерен до конца своей жизни оста­ваться в Москве.

Свидание

Нежно любящая Акулина приходит в рощу на свидание с из­балованным барским камердинером и узнает, что он уезжает со своим господином в Петербург, возможно, покидая ее навсегда. Виктор уходит без тени расстройства или раскаяния, а бедная обманутая девушка предается безутешным рыданиям.

Природа здесь является тонким лирическим комментарием к тягостному, безысходному состоянию девушки: «… сквозь неве­селую, хотя свежую улыбку увядающей природы, казалось, про­крадывался унылый страх недалекой зимы. Высоко надо мной, тяжело и, резко рассекая воздух крылами, пролетел осторож­ный ворон, повернул голову, посмотрел на меня сбоку, взмыл и, отрывисто каркая, скрылся за лесом…»

Живые мощи

Рассказчик вместе с Ермолаем отправляется за тетеревами в Белевский уезд. Дождь не переставал с самого утра. Тогда Ермо­лай предложил поехать переночевать в Алексеевку - хуторок, который принадлежал матери повествователя, о существовании которого он раньше и не подозревал.

На следующий день он пошел побродить по одичалому саду. Дойдя до пасеки, увидел плетеный сарайчик, где лежала ма­ленькая фигура, похожая на мумию. Ею оказалась Лукерья, в прошлом красавица. Она рассказала свою историю, как семь лет назад упала с крыльца и начала болеть. Тело ее иссохло, и она потеряла способность двигаться. Господа сначала пытались ее ле­чить, а потом отправили в деревню к родственникам. Здесь Луке­рью прозвали «Живые мощи». О своей теперешней жизни она го­ворит, что всем довольна: Бог послал крест - значит, любит ее. Рассказывает, что видит сны: Христа; родителей, которые кла­няются ей и говорят, что она страданиями своими искупает их грехи; смерть, которую Лукерья упрашивает забрать ее с собой. На предложение рассказчика отвезти ее в больницу отвечает от­казом - лечебные процедуры ей не помогают, причиняя только лишние страдания. Она просит барина сказать своей матушке, чтобы та сбавила оброк здешним крестьянам - земли у них бед­ные, урожаи плохие.

Через несколько недель после их встречи Лукерья умерла.

Год написания: 1852

Жанр: повесть, состоящая из коротких рассказов, объединенных главным героем

Сюжет

25 коротких рассказов, объединенных в общий сборник, рассказывают о встречах автора с разными людьми и его впечатлениях и размышлениях об этих встречах.

Хорь и Калиныч

Здесь рассказывается о крепкой дружбе двух совершенно различных мужиков: Хорь- хозяйственный и трудолюбивый, имеющий дом и крепкую семью, и Калиныч- мечтательный, романтичный, не имеет ни дома, ни семьи, ни даже надежного угла.

Ермолай и мельничиха

В этой главе автор невольно стал незримым свидетелем ночного разговора между Ермолаем, крепостным соседского помещика, и Ариной, женой мельника. Девушка рассказал, что она любила лакея и забеременела от него, но барыня узнав об этом, ее отдала замуж за старого мельника, а Петра отдала в солдаты.

Малиновая вода

У источника под названием Малиновая вода, охотник встретил несколько крепостных мужиков, по скупым словам их разговоров он узнал об их тяжелой доле и безвыходном положении.

Уездный лекарь

Мой сосед Радилов

Охотясь в липовом саду соседней усадьбы, охотник знакомится с соседом, который много лет живет со старой матерью и золовкой. А спустя несколько дней он узнает, что Радилов уехал с сестрой жены, оставив мать без помощи.

Однодворец Овсянников

У Радилова автор знакомится с мелким помещиком Овсянниковым, похожим на старозаветного купца, с важными манерами. Этот человек жил с женой, не имея детей, что его очень расстраивало, а среди соседей пользовался большим уважением.

Льгов

Охотясь на уток, которых на озере в селе Льгов было великое множество, охотник познакомился с бывшим крепостным крестьянином Владимиром. Он пытался показать себя человеком образованным и искушенным и для этого употреблял вычурные и громоздкие выражения.

Бежин луг

Долго плутая по лесу, охотник вышел к месту, где деревенские ребятишки пасли в ночи лошадей. Он прилег отдохнуть у их костра и невольно слушал разговоры ребят о леших, о русалках и водяных и другой нечисти, которая водится около человеческого жилья.

Бурмистр

Соседом автора являлся молодой военный в отставке Пеночкин, культурный и образованный человек, с которым у автора по каким-то причинам не ладились отношения. Однажды им вместе пришлось ехать в село Рябово для встречи с бурмистром Софроном. Бурмистр постоянно жаловался хозяину на недоимки, на строптивых крестьян, на недостаток земли, но вскоре автор узнал, что село только юридически принадлежит Пеночкину, а на самом деле все здесь решает Софрон.

Бирюк

Крестьянин, стыдясь людей из-за того, что его жена убежала с любовником и бросила своих детей на мужа, стал работать лесником. ОН жил нелюдимо и казался жестоким и равнодушным к чужой беде, но, как вскоре убедился автор, был способен на добрые и милосердные поступки.

Контора

Автор стал невольным свидетелем ссоры между конторщиком и фельдшером, который упрекал Николая Еремеича за то, что тот наговаривает на него своей хозяйке и всячески мешает его браку с любимой девушкой. Вскоре автор узнал, что хозяйка поместья действительно отправила Татьяну в дальнюю деревню.

Вывод (мое мнение)

Охотник во время своих хождений по лесам и лугам встречает множество самых разных людей, беседует с ними и узнает их грустные истории. Каждому встреченному он дает меткую и точную характеристику, а также старается каждому заглянуть в душу и понять, что человека ревожит.

Ивану Сергеевичу Тургеневу принесли славу и известность не только его великолепные романы, но и очерки, которые он писал легко и быстро. Один из таких сборников рассказов вышел впервые в печать в 1847 году, и публиковались постепенно в журнале «Современник» по 1851 год. А в 1852 году тургеневский цикл очерков «Записки охотника» был издан уже отдельной печатной книгой. Но после этого писатель сделал доработки, и в этот сборник были дописаны еще три очерка. К какому жанру причислить эти произведения, вошедшие в один сборник, исследователи так и не смогли определиться, поэтому их можно назвать и рассказами, и очерками.

История создания тургеневского цикла

Известно, что в летнюю пору 1846 года писатель долгое время проводит в родовом имении, где вместе со знакомым егерем Алифановым активно охотится. Но уже в октябре он вынужден был распрощаться и с егерем Афанасием, и с охотой. Дела обязывали вернуться в Петербург. Тут-то писатель и узнает, что журнал, где он всегда хотел свободно печататься, принадлежит Николаю Некрасову, который сразу же принял решение сотрудничать с автором замечательных рассказов.

Уже в январе этого же года выходит номер журнала, где и был опубликован первый сюжет «Хорь и Калиныч». Вот тогда и родилось второе, а потом как выяснилось, и основное название сборника «Из записок охотника». Посоветовал это название второй редактор журнала, Панаев. Это означает, что пока Иван Тургенев писал рассказы, но совсем не задумывался объединить их в одно произведение. В основу всего сборника легли те наблюдения, которые он увидел в своем крае. Их было так много, что получилась целая книга, которая заняла свое место в литературе, открыв в ней новую определенную эпоху. К значимым рассказам, которые вошли в этот сборник можно отнести:

➥ «Хорь и Калиныч».
➥ «Ермолай и мельничиха».
➥ «Петр Петрович Каратаев».
➥ «Бежин луг».
➥ «Певцы».

Уже летом в 1847 году Тургенев с другом, критиком Белинским уезжают в Зальцбрунн, где писатель продолжает свою работу над сборником. Там был написан очерк «Бурмистр». Прочитав его друзьям, он увидел восторженные лица своих друзей. Из всего тургеневского сборника только этот рассказ подписан точно: дата и место. Но известно, что когда книга полностью вышла в печать, то сильно пострадал цензур, который, по мнению властей, пропустил такое вольнолюбивое и свободное произведение.

Основное содержание тургеневского сборника «Записки охотника»

Первым произведением в сборнике Ивана Тургенева стал очерк «Хорь и Калиныч», в котором говорится о двух мужиках, встретившихся совершенно случайно. Один из этих мужиков – Хорь. О нем автор рассказывает, что став погорельцем это крестьянин поселился вместе со своей семьей в лесу, а занимался он торговлей. Во всем этот мужик был положительным: вовремя платил оброк, мог руководить любой работой, да и всегда у него были хорошие идеи. Другое дело второй мужик – Калиныч. Он постоянно находится в своих мечтах, поэтому был скромен и немного труслив. Так, он боялся не только своего барина, но даже жены. Зато у него был отличный дар: он мог лечить от страхов и умел хорошо заговаривать кровь. Любил он слушать и рассказы других людей.

Главному герою следующего рассказа барин разрешил жить везде, где ему будет нравиться, но только он должен был соблюдать условие: каждый месяц на кухню поставлять не меньше двух куропаток или какой-либо другой птицы. И вот этому охотнику, рассказчику из сюжета «Ермолай и мельничиха», как-то пришлось ночевать в доме мельника, где он услышал историю его жены, которая раньше жила в Петербурге, была горничной и мечтала стать женой Петра, но ее хозяйка распорядилась по-другому. Петрушку отправила в солдаты, а девушку отдала замуж в деревню за мельника.

Тему безнадежной и трагической любви автор продолжает и в своем очерке «Уездный лекарь». Медик был свидетелем бессмысленной гибели девушки, которая умерла в доме помещицы. И вот то бессилие, которое овладевало медиком, когда он пытался бороться со смертью, чтобы Александра Андреевна жила, он не смог забыть.

Герой очерка «Мой сосед Радилов» почти три года был самым счастливым человеком. Он сильно любил свою жену, и семейная жизнь у него была счастлива. Однажды он узнал, что скоро станет отцом. Но счастье было недолгим. Его жена умирает при родах, он словно каменеет. Казалось, что его сердце совсем перестало стучать. И когда этот несчастный помещик рассказывал свою историю охотнику, то рассказчик успел заметить необычный взгляд Ольги, которая его жене приходилась сестрой. А через время он узнает, что помещик уехал вместе с нею, и даже никто не знал, куда они отправились.

Необычный герой рассказа «Однодворец Овсяников», который имел фамилию Лежень. Он был помещиком и решил отправиться с французской армией в Россию, но когда армия стала отступать, то попал он в руки простых мужиков, которые его чуть в проруби не утопили. Спас его помещик, который взял его учителем французского. Чуть позже он переехал к другому помещику и, обучая языку, влюбился в свою воспитанницу. Через время он смог жениться на ней и даже поступил, как дворянин, на службу.

Художественные особенности цикла рассказов «Записки охотника»

Считается, что Хорь и Калиныч могут смело называться типичными носителями русского национального характера. Известно, что у некоторых тургеневских героев были и прототипы. Так, например, Хорь был написан с крестьянина, который был крепостным в имении его матери.

Этот крестьянин был наделен не только большой силой, но и необычным радушием. Известно, что про этого прототипа знал и поэт Афанасий Фет, который иногда во время охоты ночевал в его доме. Тургенев же после того как его рассказ вышел в печать, прислал один экземпляр крестьянину, который знал грамоту и, как утверждают современники, он несколько раз его перечитывал и гордился. Хорь в тургеневском рассказе изображен лишь только с положительной стороны, говорится и о том, что он человек довольно практический. Совсем другое дело Калиныч, который оказался романтиком, любителем помечтать, задушевно попеть, повосхищаться природой.

Рассмотрим другой рассказ из тургеневского сборника - «Ермолай и мельничиха». Главная героиня этого очерка – Арина, помещица, у которой гости засиживаются до вечера. Про нее автор говорит, что она не разрешила одной из своих девушек выйти замуж по любви за Петрушку, а просто продала ее мельнику, который ей был противен. Матрена, девушка, которая была продана, становится главной героиней следующего тургеневского очерка – «Петр Петрович Каратаев». Она полюбила Петра Петровича и не желает быть игрушкой в руках своей хозяйки, поэтому и решается на побег. Но спокойная жизнь длилась недолго. Хозяйка узнала где прячется её крепостная и девушке пришлось вернуться.

В очерке «Бежин луг» героями оказываются крестьянские дети, которые в ночном рассказывают страшные истории о домовых, покойниках и русалках. Автор, который становится невольным свидетелем этой ночной беседы, удивлен одаренности ребятишек, их внутренней красоте и силе. И этот тургеневский рассказ переплетается с другой историей из сборника – «Певцы». Главный герой этого очерка Яков, который молод и красив, но в его прекрасной песни звучит какая-то скорбь и грусть, которая увлекает и манит за собой.

Язык и стиль тургеневского цикла очерков

Автор рассказов хотел вставлять в свои произведения больше местного разговора. Но на это по-разному реагировали критики. Ивану Сергеевичу приходилось умеренно использовать местный диалект. Например, Белинский считал, что народного говора слишком много в произведения, и он так это прокомментировал:

«пересаливает в употреблении слов».

Критик прямо заявлял, что некоторые слов просто бессмысленны. Но исследователи тургеневского творчества пришли к выводу, что описание крестьян в некоторых рассказах из его сборника было бы не таким ярким и полным, без использования местных словечек. А эта простонародная лексика и диалектизмы позволяли показать своеобразие и колорит орловской жизни. Не менее важным представляются и географические названия, которые использует автор. Так, понемногу читатель узнает местность, где живут герои. Например, это не только название сел: Бессоново, Худобубново, но даже название родников и оврагов.

Образ рассказчика в сборнике рассказов «Записки охотника»

Одним из главных героев является рассказчик, от имени которого идет все повествование. Именно благодаря этому тургеневскому персонажу можно связать все рассказы, помещенные в этот сборник, в одно целое. Но роль рассказчика в каждом произведении своя. В каком-то очерке, например, «Свидание» он простой слушатель, а где-то, как в очерке «Касьян с Красивой Мечи» старается поддержать разговор, может задавать вопросы. Очень редко рассказчик является сам участником событий. Например, в очерке «Бирюк», где он дает деньги за уже срубленное дерево.

Такой необычный прием необходим был писателю затем, чтобы пробудить активность творческого воображения у своих читателей. Кстати, это помогает добавить всем тургеневским рассказам правдивости и создает ощущение реальности. Все дорожные впечатления полны деталей, и это тоже один из приемов. Объединяет рассказы то, что все они имеют лирическую и задушевную интонацию.

Критические отзывы

Известный критик Белинский в одной из статей о русской литературе девятнадцатого века утверждал, что невозможно одним словом оценить все очерки, помещенные в тургеневский сборник, так как по своим художественным достоинствам они неравноценны. Но, по утверждению критика, все они очень интересны.

Писатель Салтыков-Щедрин говорил, что тургеневский цикл рассказов положил начало новой литературы, где главным героем стал народ. Но вот В. Боткин, который в то время писал очерки, все-таки решил, что у Ивана Тургенева все изображено слишком придумано.

В действительности, внимательный читатель должен заметить, что автор не делает никаких выводов и не навязывает своего мнения. Тургенев оставлял право своим читателям подвести итог и самостоятельно решить, хочется ли делиться своими мыслями или оставить их при себе.