Философ павел александрович флоренский. Павел Флоренский – мыслитель трагической судьбы. Сергей Целух Павел флоренский кратко

Знаменитый священник и богослов Павел Александрович Флоренский был уроженцем Елизаветпольской губернии (современного Азербайджана). Он родился 21 января 1882 года в Евлахе в русской семье. Его отец, Александр Флоренский, был инженером и работал на Закавказской железной дороге. Мать, Ольга Сапарова, имела армянские корни.

Ранние годы

В 17 лет Флоренский поступил в Московский университет, где оказался на физико-математическом факультете. В студенчестве он познакомился с ключевыми поэтами Серебряного века: Андреем Белым, Валерием Брюсовым, Александром Блоком, Константином Бальмонтом и другими. Тогда же Павел увлекся богословием. Он стал печататься в разных журналах, например, в «Весах» и «Новом пути».

После окончания университета Павел Флоренский поступил в Московскую духовную академию. Здесь он написал свою первую серьезную исследовательскую работу «Столп и утверждение мыслей». За это сочинение Флоренский получил престижную Макарьевскую премию. В 1911 году он стал священником и последующие десять лет провел в Сергиевом Посаде, где служил в церкви при Красном Кресте. В это время Флоренский Павел Александрович также являлся редактором в академическом журнале «Богословский вестник».

Мыслитель и революция

В 1910 году молодой человек женился. Его супругой стала Анна Михайловна Гиацинтова (1889-1973) - обычная девушка из рязанской крестьянской семьи. У пары было пятеро детей. Семья оказалась главной опорой Флоренского, помогавшей ему в сложные времена, которые вскоре ожидали всю страну.

Наступление революции религиозный мыслитель считал признаком апокалипсиса. Тем не менее он не был удивлен событиями 1917 года, так как на протяжении всей молодости говорил о духовном кризисе России и ее близком крушении из-за потери национальных и духовных устоев.

Когда советская власть начала отбирать у церкви ее собственность, Флоренский стал выступать в защиту ключевых православных храмов, в том числе Троице-Сергиевой лавры. В 1920-е на него поступают первые доносы в ЧК, в которых философ обвинялся в создании запрещенного монархического кружка.

Друзья и единомышленники

Яркий представитель русской культуры Серебряного века Флоренский имел множество друзей не только среди поэтов и писателей, но и среди философов. Отличавшийся едкостью Василий Розанов называл его «Паскалем нашего времени» и «вождем молодого московского славянофильства». Особенно близок был Павел Флоренский, философия влекла множество умов и сердец в обеих столицах, к «Обществу памяти Вл. С. Соловьева». Значительная часть его друзей относилась к издательству «Путь» и «Кружку ищущих христианского просвещения».

Несмотря на лихолетья революций и гражданской войны, Павел Флоренский продолжал писать новые теоретические работы. В 1918 году он закончил «Очерки философии культа», в 1922-м - «Иконостас». В то же время богослов не забывает о своей светской специализации и поступает на работу в Главэнерго. В 1924 году вышла его монография, посвященная диэлектрикам. Научная деятельность, которую вел Павел Флоренский, активно поддерживалась Львом Троцким. Когда революционер оказался в опале и был лишен власти, его прежние связи с богословом оказались для последнего черной меткой.

Примечательно, что Флоренский стал одним из первых лиц, носивших духовное звание, начавших работать в официальных советских учреждениях. При этом он не отказывался от своих взглядов и надеялся, что со временем православие и новое государство найдут общий язык. Более того, богослов призывал всех своих ученых коллег также включаться в эту работу - иначе культурная повестка останется в руках исключительно пролеткультовцев, сетовал он.

Работая в области точных наук, Флоренский Павел написал «Мнимости в геометрии». В ней автор попытался с помощью математических расчетов опровергнуть гелиоцентрическую систему мира, предложенную Коперником. Священник стремился доказать правдивость идеи о том, что Солнце и другие объекты Солнечной системы вращаются вокруг Земли.

Искусствовед

В 1920-е гг. Флоренский также занимался музейной работой и искусствоведением. Им посвящены некоторые работы писателя. Также он входил в Комиссию, занимавшуюся охраной памятников искусства Троице-Сергиевой Лавры. Благодаря работе этого коллектива, куда входило еще несколько именитых священников и знатоков культуры, удалось описать огромный фонд артефактов монастыря. Также Комиссия не позволила разграбить хранившееся в Лавре национальное и церковное достояние.

В начале 1920-х гг. в стране в самом разгаре была кампания по уничтожению икон и вскрытию мощей. Флоренский всеми силами противостоял этим действиям государства. В частности, он написал работу «Иконостас», в которой подробно описал духовную связь между мощами и иконами. Похожей по смыслу была публикация «Обратная перспектива». В этих произведениях богослов отстаивал общекультурное превосходство иконописи над светской живописью. Другим вызовом для Церкви стало массовое переименование улиц и городов. Флоренский ответил и на эту кампанию. В «Именах» он убеждал общество прекратить отказываться от своего исторического и духовного прошлого.

Чем еще в те бурные годы занимался Павел Флоренский? Философия, кратко говоря, была не единственным его интересом. В 1921 году богослов стал профессором во ВХУТЕМАС. Высшие художественно-технические мастерские исповедовали новый курс на конструктивизм, футуризм и техницизм. Флоренский, напротив, отстаивал прежние формы культуры.

Репрессии и гибель

Как и любой другой активный религиозный деятель, Флоренский Павел Александрович неизбежно встал на пути молодого советского государства. Репрессии против него начались в 1928 году. Летом Флоренского отправили в ссылку в Нижний Новгород. Впрочем, вскоре его освободили благодаря заступничеству жены Горького Екатерины Пешковой. У мыслителя появился шанс эмигрировать за границу, однако он не стал покидать Россию.

В 1933 году Флоренского вновь арестовали. На этот раз его приговорили к десятилетнему сроку в лагерях. Обвинение заключалось в создании «национал-фашистской организации» «Партия России».

Первое время Флоренский Павел содержался в сибирском лагере «Свободный». Он стал работать в научно-исследовательском отделе в БАМЛАГе. В 1934 году богослова отправили в Сковородино в современной Амурской области, где находилась опытная мерзлотная станция. Той же осенью он оказался на Соловках. В знаменитом лагере, расположенном на месте православного монастыря, Флоренский работал на заводе по производству йода.

Выйти на свободу репрессированному так и не удалось. В 1937 году в разгар Большого террора особая тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Высшая мера наказания была исполнена 25 ноября неподалеку от Ленинграда в местечке, сейчас известном как Левашовская пустошь.

Богословское наследие

Одно из самых известных произведений Флоренского «Столп и утверждение истины» (1914) было его магистерской диссертацией. Ядром этого сочинения стала кандидатская работа. Она получила название «О религиозной истине» (1908). Работа была посвящена путям, которые ведут верующих в Православную церковь. Основной мыслью произведения Флоренский считал идею о том, что познать догматы можно только с помощью живого религиозного опыта. «Столп» был написан в жанре теодицеи - попытки оправдать Бога перед человеческим рассудком, пребывающим в падшем и греховном состоянии.

Мыслитель считал, что богословие и философия имеют общие корни. Павел Флоренский, книги которого в одинаковой степени относились к обеим этим дисциплинам, в своем творчестве всегда старался исходить из этого принципа. В «Столпе» писатель подробно разоблачал многочисленные ереси (хилиазм, хлыстовство и т. д.). Также он критиковал новые не соответствующие православным канонам идеи - такие как «новое религиозное сознание», популярное среди интеллигенции в начале XX века.

Всесторонность Флоренского

Богослов Павел Флоренский, биография которого была связана с самыми разными науками, в своих книгах одинаково виртуозно демонстрировал хорошую осведомленность в самых разных областях. Он умело апеллировал к античной и новой философии, математике, филологии, иностранной литературе.

«Столп» Флоренского завершил становление онтологической школы в Московской Духовной Академии. В это движение также входили Феодор Голубинский, Серапион Машкин и другие православные богословы. Преподавая в Академии, Флоренский вел курсы по истории философии. Его лекции были посвящены самым разным темам: Платону, Канту, еврейскому и западноевропейскому мышлению, оккультизму, христианству, религиозной культуре и т. д.

Другие черты творчества

Как философ, Павел Флоренский, кратко говоря, внес большой вклад в понимание платонизма. Это отмечал непревзойденный знаток античной культуры Алексей Лосев. Флоренский изучал корни платонизма, связывающие его с философским идеализмом и религией.

В 1920-е гг. богослов обрушился с критикой на новую концепцию человекобожия, согласно которой, человек не ограничен в своей деятельности ценностями устаревших религиозных культов. Писатель предостерегал современников, что подобные идеи, исповедовавшиеся в тогдашней культуре и искусстве, приведут к смещению понятий добра и зла.

Игумен Андроник (Трубачев)

Священник Павел Флоренский

Павел Александрович Флоренский родился в Евлахе (Елисаветпольская губерния) 9 января 1882 года, в день памяти святителя Филиппа, митрополита Московского. Он был крещен, вероятно «на дому», 9 октября 1882 года священником Захарией из тифлисской Давидовской церкви и получил имя в честь святого Апостола Павла. Святителя Филиппа и Апостола Павла отец Павел Флоренский всю жизнь считал своими Небесными покровителями.
Флоренские (или Флоринские-Галичи) были «виленского происхождения» и находились в вассальном отношении к Радзивиллам. Затем они переселились в Слободскую Украину, где по большей части перешли в духовное сословие, затем далее на север, в Переяславскую епархию. Оттуда началось расселение этого рода, причем одни его ветви стали снова светскими (вероятно, малороссийское казачество), а другие остались в духовном звании. Все это относится к XIV–XVI векам. Переселение Флоренских в Костромскую область связано с русско-польскими войнами начала XVII века.
По семейному преданию, один из предков Флоренских – малороссийский казак Михайло Флоренко вместе с другими казаками воевал на стороне Польши, был схвачен, казнен, и голову его посадили на кол. Событие это относится примерно к 1609 году, когда поляки и казаки под командованием польского воеводы Лисовского захватили город Юрьевец. Пытаясь переправиться на левый берег Волги, захватчики были разбиты жителями Коряковской волости, которым помогал их Небесный заступник – преподобный Макарий Унженский. Многие из нападавших были захвачены в плен. Среди них, вероятно, находились и родственники Михайло Флоренко, которые, вразумившись чудом преподобного Макария, покаялись и после освобождения остались при церкви Рождества Пресвятой Богородицы Пречистенского погоста Коряковской волости (ныне село Завражье Кадыйского района Костромской области).

Священник Павел Флоренский,

София Григорьевна Сапарова (урожденная Паатова),
бабушка П. А. Флоренского

Священник Павел Флоренский,
Павел Герасимович Сапаров, дед П. А. Флоренского

По клировым ведомостям имена предков отца Павла – священнослужителей при церкви Рождества Богородицы Пречистенского погоста Коряковской волости известны с XVIII века: диакон Иоанн (начало – середина XVIII века) – диакон Афанасий Иванов (1732 – около 1794) – диакон Матфей Афанасьев (1757 – около 1830?). Сын диакона Матфея – дьячок Андрей Матфеев (1786–1827) около 1812 года, еще при жизни отца, перешел на освободившееся место при церкви Рождества Христова в селе Борисоглебском, которое находилось в семи километрах от села Пречистенский погост. Его старший сын Иоанн (1815–1865) окончил Луховское Духовное училище и в числе лучших учеников – Костромскую Духовную семинарию. Однако именно он прервал родовое служение Флоренских Церкви.
«Дед мой, – писал П. А. Флоренский в 1910 году, – блестяще окончил семинарию и был послан в академию, но тут задумал, по любви к науке, уйти в Военно-медицинскую академию. Сам митрополит Московский Филарет уговаривал его остаться и будто бы пророчил, что если примет монашество, то будет митрополитом. Но дед все же пошел по своему пути, на нищету и разрыв с отцом. Мне порою и является мысль, что в этом оставлении семейного священства ради науки – προτον ψευδος всего рода, и что пока мы не вернемся к священству, Бог будет гнать и рассеивать все самые лучшие попытки» .
После окончания Медико-хирургического института при Московском университете (1836–1841) И. А. Флоренский в 1841–1850 годах служил батальонным лекарем в различных пехотных полках, а в 1851 году был перемещен в Кавказский корпус и приписан к Донскому казачьему полку. В течение шестнадцати лет, до самого окончания Кавказской войны, он являлся ординатором и главным лекарем военных госпиталей и лазаретов, расположенных в центре и на левом фланге кавказской линии. Скончался в Ардоне, заразившись холерой при лечении больных. Был награжден орденами святого Станислава II степени (1858), святой Анны III степени (1849) и имел чин коллежского советника.
Отец, Александр Иванович Флоренский (1850–1908), в 1880 году окончил в Петербурге Институт инженеров путей сообщения и всю жизнь провел на Кавказе. Он был инженером и начальником дистанций различных отделений Кавказского округа путей сообщения, строил мосты и дороги, в 1907 году был назначен помощником начальника Кавказского округа путей сообщения. За усердную службу был награжден орденами святого Станислава II и III степени, а в 1907 году ему был присвоен чин действительного статского советника .
Предки матери, Ольги (армянское имя Саломия) Павловны Сапаровой (1859–1951), происходили из владетельного рода гюлистанских (карабахских) беков Мелик-Бегляровых. Их родовые связи уходили вглубь веков к княжескому роду Допянов (XIV). Из-за чумы, опустошившей Карабах, теснимые шушинским ханом, один из Мелик-Бегляровых, Абов III († 1808), вместе с многочисленными родственниками в конце XVIII века переселился в село Болнис Тифлисской губернии. Когда чума прекратилась, почти все Мелик-Бегляровы вернулись в Гюлистан (Карабах), но некоторые ветви остались в Грузии . Фамилия Сапаровых произошла от грузинского слова «щит», «защита». Это прозвание данная ветвь Мелик-Бегляровых получила за какую-то военную услугу, оказанную Грузинскому царству. Таким образом, по материнской линии отец Павел оказался связан с культурой и историей Армении и Грузии.
А. И. Флоренский и О. П. Сапарова познакомились в Петербурге в 1878 году и в 1880-м вступили в брак. 9 января 1882 года у них родился первый ребенок – Павел. В то время А. И. Флоренский строил участок Закавказской железной дороги, и вся семья жила в товарных вагонах, обитых коврами, на месте будущей станции Евлах.

Павел Флоренский в возрасте полутора лет
Тифлис, 29 июня 1883 года

Кроме Павла в семье было еще шесть детей. «Отчасти по недостаточной обеспеченности, отчасти по убеждению родителей семья жила очень замкнуто и серьезно: развлечения и гости были редким исключением, но зато в доме было много книг и журналов, на что урезывалось от необходимого, – вспоминал отец Павел. – Уровень семьи был повышенно-культурный, с разнообразными интересами, причем предметом интересов были знания технические (отец), естественнонаучные (дети) и исторические (отец, мать и отчасти все). Люди, с которыми соприкасались мы, были по преимуществу сослуживцы отца или товарищи его по гимназии.
Детство я провел сперва в Тифлисе и Батуми, где отец строил военную Батумо-Ахалцыхскую дорогу, затем снова в Тифлисе.

Семья Флоренских
Около 1886 года

Павел Флоренский со своей тетей,
Юлией Ивановной Флоренской
Тифлис, около 1888 года

Относительно моего интеллектуального развития правильный лишь формально ответ был бы совсем неверен по существу. Почти все, что приобрел я в интеллектуальном отношении, получено не от школы, а скорее вопреки ей. Много дал мне отец лично. Но главным образом я учился у природы, куда старался выбраться, наскоро отделавшись от уроков. Тут я рисовал, фотографировал, занимался. Это были наблюдения характера геологического, метеорологического и т. д., но всегда на почве физики. Читал я и писал тоже нередко среди природы. Страсть к знанию поглощала все мое внимание и время. Я составил себе стенное расписание занятий по часам, причем время, назначенное классам и обязательному посещению богослужения, окружил траурной каймой, как безнадежно пропавшее. Но и его я использовал для своих целей» .
Разность вероисповеданий родителей (мать принадлежала к армяно-григорианскому исповеданию), а также характерное для образованного общества конца XIX века преклонение перед человеческим разумом явились причиной того, что П. А. Флоренский не получил в семье даже самых простых навыков церковной жизни. «О религии у нас никогда не говорилось ни слова, ни за, ни против, ни даже повествовательно, как об одном из общественных явлений, разве только более-менее случайно проскакивало слово о культе дикарей или каких-нибудь египтян, но и то очень отрывочно. Чем ближе к Церкви было какое-либо понятие, тем менее оснований могло ему быть упоминаемым в нашем доме: терпелась, и то еле-еле, лишь религиозная археология, умершая настолько, что можно было твердо рассчитывать на ее религиозную бездейственность» .

Павел Флоренский – гимназист
Около 1898 года

«Воспитанный в полной изоляции от представлений религиозных и даже от сказок, – писал впоследствии отец Павел, – я смотрел на религию как на нечто вполне чуждое мне, а соответственные уроки в гимназии вызывали лишь вражду и насмешку» . «В церковном отношении я рос совершенным дичком. Меня никогда не водили в церковь, ни с кем не говорил я на темы религиозные, не знал даже, как креститься» .

* * *

Приход П. А. Флоренского к вере в Бога совершился летом 1899 года, об этом он подробно рассказал в своих «Воспоминаниях». Однажды, когда Павел спал, он ощутил себя заживо погребенным на каторге, в рудниках. Это было таинственное переживание тьмы кромешной, небытия, геенны. «Мною овладело безвыходное отчаяние, и я осознал окончательную невозможность выйти отсюда, окончательную отрезанность от мира видимого. В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то – не слышанным звуком, принес имя – Бог. Это не было еще ни осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете. Но в этой вести давалась надежда и вместе с тем бурное и внезапное сознание, что – или гибель, или спасение этим именем и никаким другим. Я не знал ни как может быть дано спасение, ни почему. Я не понимал, куда я попал, и почему тут бессильно все земное. Но лицом к лицу предстал мне новый факт, столь же непонятный, как и бесспорный: есть область тьмы и гибели, и есть спасение в ней. Этот факт открылся внезапно, как появляется на горах неожиданно грозная пропасть в прорыве моря тумана. Мне это было откровением, открытием, потрясением, ударом. От внезапности этого удара я вдруг проснулся, как разбуженный внешнею силой, и сам не зная для чего, но подводя итог всему пережитому, выкрикнул на всю комнату: “Нет, нельзя жить без Бога!”» .
В другой раз Павел пробудился от духовного толчка, который был так внезапен и решителен, что юноша неожиданно для себя выскочил ночью во двор, залитый лунным светом. «Тут-то и произошло то, ради чего был я вызван наружу. В воздухе раздался совершенно отчетливый и громкий голос, назвавший дважды мое имя: “Павел! Павел!” – и больше ничего. Это не было – ни укоризна, ни просьба, ни гнев, ни даже нежность, а именно зов, – в мажорном ладе, без каких-либо косвенных оттенков. Он выражал прямо и точно именно и только то, что хотел выразить – призыв... Так возвещаются вестниками порученные им повеления, к которым они не смеют и не хотят дополнить от себя ничего сверх сказанного, никакого оттенка помимо основной мысли. Весь этот зов звучал прямотою и простотою евангельского “ей, ей – ни, ни”... Я не знал и не знаю, кому принадлежал этот голос, хотя не сомневался, что он идет из Горнего мира. Рассуждая же, кажется наиболее правильным по характеру его отнести его к небесному вестнику, не человеку, хотя и святому» .
Эти призывы Божии завершились кризисом юношеского научного мировоззрения и обретением веры в Бога как абсолютную и целостную Истину, на которой должна строиться вся жизнь. Первым душевным порывом после духовного переворота было уйти в народ, отчасти под влиянием чтения Л. Н. Толстого, которому в то время П. А. Флоренский даже написал письмо. Но родители настояли на том, чтобы их сын, окончивший 2-ю Тифлисскую классическую гимназию первым и с золотой медалью, продолжил образование.

Поездка по Кавказу
Павел Флоренский – слева
1898 год

* * *

В 1900 году П. А. Флоренский поступил на физико-математический факультет Московского университета по отделению чистой математики. Среди его учителей были знаменитые ученые и профессора: Б. К. Млодзеевский, Л. К. Лахтин, Н. Е. Жуковский, Л. М. Лопатин, С. Н. Трубецкой. В эти годы юный П. А. Флоренский начал писать научные и философские работы, пронизанные критикой позитивизма и рационализма.
Особое влияние на П. А. Флоренского оказал профессор Н. В. Бугаев (1837– 1903), один из основателей Московской математической школы. Н. В. Бугаев рассматривал математику в широком философском контексте, интересовался аритмологией – теорией разрывных функций. Его идеи стали для П. А. Флоренского отправной точкой . Свое кандидатское сочинение «Об особенностях плоских кривых как местах нарушения их непрерывности» он рассматривал как первую часть большой работы «Прерывность как элемент мировоззрения». Привлекая данные математики, физики, химии, биологии, философии, П. А. Флоренский обосновывал в этой незаконченной работе односторонность и несостоятельность эволюционизма, господствовавшего в XIX веке не только в естествознании, но и во всех областях человеческого знания и бывшего опорой материалистического мировоззрения и атеизма.

П. А. Флоренский – студент
Московского университета
1904 год

Собственное научно-философское мировоззрение П. А. Флоренского складывалось как религиозно-идеалистическое и конкретно-символистское: он считал, что мир Горний раскрывается и является через мир дольний; мир дольний существует постольку, поскольку коренится в мире Горнем, но это не мир теней, а одухотворенное живое творение.
Во время учебы в университете П. А. Флоренский подружился с поэтом А. Белым (сыном Н. В. Бугаева), а через него познакомился с символистами: В. Я. Брюсовым, К. Д. Бальмонтом, Д. С. Мережковским, З. Н. Гиппиус, А. А. Блоком. Символизм привлекал П. А. Флоренского как творческий выход из бездушного рационализма, тем более что и сам он писал стихи. Но почти сразу же обнаружились глубокие личные и идейные расхождения П. А. Флоренского с большинством из символистов . В них его отталкивали всеядность, неопределенность и ложность духовных основ.
Вскоре П. А. Флоренский написал Д. С. Мережковскому (представителю так называемого нового религиозного сознания), что их отношения зависят от того, «как мы относимся к исторической Церкви». «Я должен быть в Православии и должен бороться за него. Если Вы будете нападать на него, то, быть может, я буду бороться с Вами» . Так началось его расхождение с той частью русской интеллигенции, которая в начале XX века, обособляясь от Церкви, пыталась создать свое, ложное христианство, совращала народ к неверию и многих привела к погибели. Другая часть интеллигенции, к которой принадлежал П. А. Флоренский, вменяя в ничто свои возможные светские успехи, шла служить Церкви теми дарами, какие получила от Бога, и обретала милость Божию на путях спасения.
Уже в те годы П. А. Флоренский искал опоры в духовной жизни. В марте 1904 года он познакомился со старцем – епископом Антонием (Флоренсовым, † 1918), который жил на покое в Донском монастыре. П. А. Флоренский с юношеским пылом просил его о благословении на принятие монашества, но старец-епископ посоветовал ему поступить в Московскую Духовную академию для продолжения духовного образования и испытания себя .
Весной 1904 года П. А. Флоренский с отличием окончил Московский университет. Его считали одним из самых талантливых студентов с большим научным будущим. Однако, несмотря на лестное предложение Н. Е. Жуковского и Л. К. Лахтина остаться в университете и молчаливый протест родителей, он в сентябре 1904 года поступил в Московскую Духовную академию. С тех пор вся жизнь его оказалась связанной с Троице-Сергиевой Лаврой, у стен которой он прожил почти тридцать лет. Неудивительно, что он духовно сроднился с Лаврой, а основателя Лавры, Преподобного Сергия, считал одним из своих Небесных покровителей .

П. А. Флоренский – студент
Московской Духовной академии
1908 год

* * *

Главным устремлением в период учебы в академии (1904–1908) для П. А. Флоренского было познание духовности, причем не отвлеченно-философское, а жизненное. В 1904 году П. А. Флоренский познакомился с иеромонахом Гефсиманского скита Исидором († 1908) , духовным отцом старца Варнавы (Меркулова), впоследствии прославленного в Соборе Радонежских святых. Пастырский облик и методы духовного руководства у епископа Антония и иеромонаха Исидора были различными, но именно их взаимодополнение и совокупность способствовали воцерковлению П. А. Флоренского. Епископ Антоний был исключительно образованным иерархом, он прекрасно знал светскую, особенно античную, культуру, разбирался в науках, считал необходимым готовить особых апологетов, которые занимались бы миссионерством в секуляризованном обществе. Иеромонах Исидор был необразованный простец из крепостных крестьян, его характерными чертами были исключительная терпимость и любовь, видение начатков естественного добра даже в нецерковной среде. Было и то, что объединяло обоих старцев и создавало возможность для их совместного руководства: духовная опытность и рассудительность, черты юродства.
П. А. Флоренский встречался также со схиигуменом Германом и другими старцами Зосимовой пустыни. Во время поездки в Оптину пустынь 7 сентября 1905 года П. А. Флоренский в скиту беседовал со старцем Анатолием (Потаповым) на волновавшую его тему: «Спрашивал я у отца Анатолия насчет законности занятий философией и наукой и объяснил, что мой вопрос по поводу предъявляемых мне тезисов “философия или Христос!” Отец Анатолий советовал познакомиться с Иоанном Кронштадтским или написать ему свои вопросы; молиться при всяком деле и испрашивать благословения и призывать Василия Великого, Иоанна Златоустого и Григория Богослова, и еще Тихона Калужского. “Это помогает”, – сказал он».
В этот период П. А. Флоренский постоянно обращался и к опыту народному. В академии он подружился с С. С. Троицким, отец которого, протоиерей Симеон, служил в храме в честь Воскресения Христова в селе Толпыгино Костромской губернии (ныне Ивановская область). На каникулах друзья отправлялись в Толпыгино и помогали отцу Симеону в реставрации храма, проповедовали, организовали при храме библиотеку для крестьян, собирали народный фольклор .
С годами учебы в МДА связана получившая широкую известность проповедь П. А. Флоренского «Вопль крови», которую он произнес в Покровском академическом храме 12 марта 1906 года, в Неделю Крестопоклонную. П. А. Флоренский призывал русских людей остановиться во взаимном кровопролитии и братоубийстве и, в частности, говорил, что смертная казнь заключенных в темнице является «человеческим предварением суда Божия», «делом безбожным» и продолжением братского кровопролития. Поскольку проповедь эта была произнесена после смертной казни лейтенанта П. П. Шмидта и бесцензурно издана, а в день ее произнесения было составлено «Открытое обращение студентов МДА к архипастырям Русской Церкви», то сергиевопосадский полицмейстер определил действия П. А. Флоренского как политическую акцию. 23 марта Павел Александрович вместе с издателем проповеди студентом третьего курса М. Пивоварчуком был на три месяца заключен в Московскую губернскую тюрьму.

Павел Флоренский в селе Толпыгино
Около 1906 года

Но Священноначалие, столь резко критиковавшееся в проповеди и «Обращении», отнеслось к П. А. Флоренскому со снисхождением. Ректор академии епископ Волоколамский Евдоким (Мещерский, † 1935), зная действительные устремления П. А. Флоренского, вступился за него и на следующее после ареста утро послал митрополиту Московскому Владимиру (Богоявленскому, † 1918) предупредительную записку, а 25 марта направил Московскому губернатору В. Ф. Дубасову письмо с ходатайством отменить или смягчить кару. К ходатайству ректора присоединился и Г. А. Рачинский, хорошо известный среди интеллигенции и в высшем обществе. В Страстной Четверг, 30 марта 1906 года, благодаря этим ходатайствам и, вероятно, с согласия митрополита Московского Владимира П. А. Флоренский и М. Пивоварчук были освобождены .
Впоследствии, в «Автобиографии» 1927 года, отец Павел свидетельствовал, что при этом им двигали не политические, а нравственные побуждения, хотя мог бы представить себя борцом с прежним режимом .
П. А. Флоренский учился по всем предметам на «отлично», а его семестровые сочинения «Сочинение Оригена «Peri arcwn» как опыт метафизики», «О терафимах», «Священное переименование», «Понятие Церкви в Священном Писании» до сих пор сохраняют научно-богословское значение.
Кандидатское сочинение П. А. Флоренского «О религиозной Истине» (1908), которое стало ядром магистерской диссертации (1914) и книги «Столп и утверждение Истины» (1914), было посвящено путям вхождения в Православную Церковь. «Живой религиозный опыт как единственный законный способ познания догматов» – так сам отец Павел выразил главную мысль книги. «Церковность – вот имя тому пристанищу, где умиряется тревога сердца, где усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум» . Книга «Столп и утверждение Истины» написана как опыт теодицеи, то есть оправдания Бога от притязаний человеческого рассудка, находящегося в греховном, падшем состоянии.
Священник Павел Флоренский, В речи перед защитой магистерской диссертации 19 мая 1914 года отец Павел говорил: «Разум перестает быть болезненным, то есть быть рассудком, когда он познает Истину: ибо Истина делает разум разумным, то есть умом, а не разум делает Истину истиною... Эта самоистинность Истины выражается, – как вскрывает исследование, – словом omoousia, единосущие. Таким образом, догмат Троичности делается общим корнем религии и философии, и в нем преодолевается исконная противоборственность той и другой» .
Как автор книги «Столп и утверждение Истины» и ряда других работ отец Павел завершил становление онтологической школы Московской Духовной академии (протоиерей Феодор Голубинский – В. Д. Кудрявцев-Платонов – А. И. Введенский – архимандрит Серапион (Машкин) – священник Павел Флоренский). После защиты магистерской диссертации священник Павел Флоренский был утвержден в степени магистра богословия и звании экстраординарного профессора Московской Духовной академии. В 1914– 1915 годах за магистерскую диссертацию «О духовной Истине» отец Павел был награжден премиями митрополита Московского Филарета и митрополита Московского Макария.
В 1908–1919 годах отец Павел преподавал в Московской Духовной академии историю философии. Тематика его лекций была обширна: Платон и Кант, мышление еврейское и мышление западноевропейское, оккультизм и христианство, религиозный культ и культура и др. Исследования отца Павла были направлены на выяснение тех общечеловеческих корней платонизма, через которые он оказался связан с религией вообще и с философским идеализмом. В этом отец Павел был близок к традиции Климента Александрийского и таких отцов Церкви, как святитель Афанасий Великий, святитель Григорий Нисский, преподобный Иоанн Дамаскин.

П. А. Флоренский – преподаватель
Московской Духовной академии
1909 год

В 1912–1917 годах отец Павел был редактором журнала «Богословский вестник», на страницах которого он старался воплотить свое юношеское стремление осуществить синтез культуры и церковности.
Если говорить о вкладе П. А. Флоренского в русскую философию и богословие, то необходимо помнить, что его самобытное и оригинальное творчество отмечено противоречивостью. В нем отразился процесс постепенного духовного становления отца Павла, и потому он сам никогда не претендовал ни на абсолютность и законченность своих мыслей, ни на всеобщность признания, а подразумевал их обсуждение, развитие, уточнение, исправление. Но, писал он, «я хотел именно Православия и именно церковности. Я хотел и хочу быть верующим сыном Церкви» .

Для П. А. Флоренского путь к церковности лежал через тяжелые личные испытания. Духовник, епископ Антоний, не благословлял его принять монашество, а он не хотел жениться, боясь «вместо Бога поставить на первый план семью». Из-за этого П. А. Флоренский не мог «привести в исполнение свои заветные планы – сделаться священником» . По воспоминаниям А. В. Ельчанинова, П. А. Флоренский в 1909 году находился в состоянии «тихого бунта» и лишь молитвы духовника укрепляли его. И духовник не ошибся. П. А. Флоренский встретил девушку, с которой не только смог соединить свою жизнь, но которая впоследствии оказала большое духовное влияние на него самого. Это была Анна Михайловна Гиацинтова (1889–1973), происходившая из крестьянской семьи, жившей в Рязанской губернии. Обстоятельства, приведшие П. А. Флоренского к покорности духовнику, были необычными.

Священник Павел Флоренский,
С. Н. Булгаков с детьми и М. А. Новоселов
Сергиев Посад, 1913 год

«Я женился, – писал П. А. Флоренский, – просто потому, чтобы исполнить волю Божию, которую я усмотрел в одном знамении». Во время прогулки на болоте под начавшимся проливным дождем П. А. Флоренский в тоске и отчаянии плакал и не мог прийти к определенному решению. «Я машинально, сам не помню зачем, нагнулся и захватил рукой какой-то листик. Поднимаю его и вижу, к удивлению своему, четырехлистный трилистник – “счастье”. Тут сразу ударила меня мысль (и я почувствовал, что это не моя мысль), что в этом знамении – воля Божия. При этом вспомнилось, что с самого детства я искал четырехлистный трилистник, ошаривал целые лужки, разглядывал множество кустиков, но, несмотря на все старания, не находил желанного» .
По воспоминаниям всех, близко знавших ее, Анна Михайловна являла собой исключительно высокий и светлый образ христианской супруги и матери. Ее простота, смирение, терпение, бодрость, верность долгу, глубокое понимание духовной жизни открывали современникам красоту и смысл подвига христианского брака. В семье отца Павла и Анны Михайловны было пятеро детей. Дети стали для отца Павла даром Божиим, ниспосланным для укрепления в самых тяжелых обстоятельствах. Близко знавшая семью отца Павла в 1920-е годы Е. К. Апушкина вспоминала: «Как хорош он был среди детей, мне в их семье в Сергиевом Посаде было так хорошо, словно я сама была маленькой девочкой. Еще не зная Анны Михайловны, я уже знала, как любит ее Павел Александрович. Он весь был полон ласки и нежности, когда произносил слово “Анна”... Анна Михайловна стала для меня примером в жизни, в отношении к детям, к людям. Лучшего женского образа я не встретила в жизни».

Экспозиция Музея священника
Павла Флоренского в Москве

А. Ф. Лосев рассказывал о том, как ему однажды довелось в отсутствие отца Павла ночевать у него дома: «Флоренский?.. Человек тихий, скромный, ходивший всегда с опущенными глазами... То, что он имел пять человек детей, кажется, противоречит отрешенности... Думаю, что наличие такого большого семейства должно озабочивать. Надо сказать, что у него была идеальная семья. Эти пятеро человек детей – я сидел в гостиной на диване, Анна Михайловна что-то готовила, – баловались, но ни малейшего раздора я в течение почти часа не заметил. То пляшут, то играют. А старших нет никого. Дети вели себя идеально. Это я собственными глазами видел. Я и тогда удивлялся, и сейчас удивляюсь... Как так получилось, не знаю. Ведь родителей нет, один на работе, другая занята» .

* * *

Брак не только совершенно обновил П. А. Флоренского, но и дал возможность принять Таинство священства. 23 апреля 1911 года ректор МДА епископ Феодор (Поздеевский, † 1937) рукоположил П. А. Флоренского во диакона, а на следующий день – во священника .
Сначала отец Павел служил как сверхштатный священник в храме в честь Благовещения Пресвятой Богородицы недалеко от Троице-Сергиевой Лавры. Когда вследствие различных препятствий бытового характера служение там оказалось затруднено, отец Павел стал служить в Покровском академическом храме. Но его искренним желанием было полнокровное приходское служение, конечно трудно совместимое с академической деятельностью.
В то время в Сергиевом Посаде было только что открыто Убежище (приют) престарелых сестер милосердия Красного Креста. Почетной председательницей его совета стала великая княгиня Елисавета Феодоровна, которая принимала самое непосредственное участие в устройстве и всех делах приюта. Узнав о «бесприходном» положении отца Павла от его ученика, священника Евгения Синадского, который служил в Московской Марфо-Мариинской обители, великая княгиня пригласила его к себе для знакомства. 19 мая 1912 года отец Павел совершал Божественную литургию в храме Марфо-Мариинской обители и встретился с великой княгиней Елисаветой Феодоровной и отцом Митрофаном Сребрянским. Тогда, вероятно, ею и было принято решение назначить отца Павла настоятелем домового храма Убежища во имя равноапостольной Марии Магдалины. Решение было одобрено духовником отца Павла епископом Антонием, к советам которого прибегала и великая княгиня. В этом храме отец Павел служил вплоть до закрытия убежища 17 (4) мая 1921 года.
Начальницей Убежища престарелых сестер милосердия была назначена Н. А. Киселева (1859–1919), происходившая из петербургской купеческой семьи. Н. А. Киселева, которая была старше отца Павла на 22 года, а Анны Михайловны – на 29 лет, по-матерински заботливо опекала их семью. В дальнейшем великая княгиня Елисавета Феодоровна не раз встречалась с отцом Павлом и его супругой, просила советов по иконописанию, интересовалась его творчеством.
С 26 января до конца февраля 1915 года отец Павел был командирован для исполнения пастырских обязанностей при походной церкви санитарного поезда Черниговского дворянства, который был снаряжен по инициативе великой княгини Елисаветы Феодоровны. Наряду с церковным служением отец Павел трудился как обыкновенный санитар. Вероятно, в связи с этой поездкой к 25-летнему юбилею принятия великой княгиней Елисаветой Феодоровной Православия, 15 февраля 1916 года священник Павел Флоренский был награжден правом ношения знака Красного Креста. Кроме того, за годы священнослужения он был отмечен следующими церковными наградами: 26 января 1912 года – набедренником, 4 апреля 1913 года – бархатной фиолетовой скуфией, 6 мая 1915 года – камилавкой, 29 июня 1917 года – наперсным крестом.
Как писал протоиерей Сергий Булгаков, священство отца Павла не имело для себя примеров «в истории русской интеллигентской общественности. Последняя еще знает отдельные случаи принятия священства, связанного с переходом в католичество в аристократическом и светском конвертитстве, но отнюдь не в сермяжном, мужицком православии. Можно сказать, что отец Павел своим примером впервые проложил этот путь в наши дни именно для русской интеллигенции, к которой он исторически, конечно, все-таки принадлежал, хотя всегда и был свободен от “интеллигентщины”, враждовал с нею. Он, своим рукоположением, фактически делал ей известный вызов, конечно, вовсе о том не думая. По этому же пути, но уже после отца Павла, пошли люди известного духовного и культурного склада. Они идут с ним и вслед за ним, сами то сознавая, а иногда и не сознавая. До сих пор священство являлось у нас наследственным, принадлежностью “левитской” крови, вместе и известного психологического уклада жизни, но в отце Павле встретились и по-своему соединились культурность и церковность, Афины и Иерусалим, и это органическое соединение само по себе уже есть факт церковно-исторического значения» .
Вокруг отца Павла сложился круг друзей и знакомых, которые стремились направить блестящую, но разноликую русскую культуру начала XX века в ограду Церкви, – епископ Феодор (Поздеевский), Ф. К. Андреев, С. Н. Булгаков, В. Ф. Эрн, А. В. Ельчанинов, М. А. Новоселов, Вл. А. Кожевников, Ф. Д. Самарин, С. А. Цветков, Е. Н. Трубецкой, Г. А. Рачинский, П. Б. Мансуров, Л. А. Тихомиров, А. С. Мамонтова, Д. А. Хомяков, протоиерей Иосиф Фудель. Бывало, что некоторые известные деятели культуры, которые были далеки от Церкви (В. В. Розанов, Вячеслав Иванов, А. Белый), обращались к отцу Павлу как к единственному возможному для них посреднику с Богом, способному уврачевать их душевные язвы.
В. В. Розанов, едкий в своих оценках, тем не менее писал об отце Павле: «Это Паскаль нашего времени. Паскаль нашей России, который есть, в сущности, вождь всего московского молодого славянофильства и под воздействием которого находится множество умов и сердец в Москве и в Посаде, да и в Петербурге. Кроме колоссального образования и начитанности, горит энтузиазмом к истине. Знаете, мне порою кажется, что он святой, – до того необыкновенен его дух, до того исключителен... Я думаю и уверен в тайне души: он неизмеримо еще выше Паскаля, в сущности, в уровень греческого Платона, с совершенными необыкновенностями в умственных открытиях, в умственных комбинациях, или, вернее, в прозрениях» .
Первым проложив интеллигенции дорогу к православному священству, отец Павел явился связующим звеном между духовенством и образованным обществом, искавшим духовной опоры в Церкви. Многих отец Павел обратил к вере, многих предостерег и удержал от гибельного пути.

* * * * * *

После издания книги «Столп и утверждение Истины» (1914) отец Павел начал разработку тем антроподицеи («оправдание человека»), то есть философского обоснования идеи совершенства и разумности человека при его наличной греховности. В отличие от теодицеи в книге «Столп и утверждение истины» антроподицея не замысливалась как единое произведение. Тематику антроподицеи составили: 1) «Чтения о культе» (1918–1922); 2) «У водоразделов мысли» (1919–1926); 3) ряд работ, посвященных философии искусства и культуры, из которых важнейшие «Иконостас» (1919–1922), «Анализ пространственности [и времени] в художественно-изобразительных произведениях» (1924–1926). Рассматривая три основных вида человеческой деятельности (сакральную, хозяйственную и мировоззренческую), отец Павел показывал онтологическое первенство сакральной деятельности – религиозного культа как единства небесного и земного, умного и чувственного, духовного и телесного, Бога и человека.
В ряде работ 1920-х годов отец Павел развивал мысль о том, что культ человека (человекобожие), не ограниченного в деятельности и правах высшими, надчеловеческими духовными ценностями, неизбежно приводит в области культуры к разрушительному смешению добра и зла, в области искусства – к культу крайнего индивидуализма, в области науки – к культу оторванного от жизни знания, в области хозяйства – к культу хищничества, в области политики – к культу личности. Отец Павел отстаивал перед секуляризованным миром существенную необходимость Православной Церкви и духовную значимость православной культуры как лучшего выражения общечеловеческих ценностей.
В 1920-е годы, в самый разгул кампании по вскрытию мощей и изъятию и уничтожению икон, отец Павел написал работу «Иконостас», в которой показал духовную связь между святым и его мощами и иконой. В работах «Иконостас» (1919–1921) и «Обратная перспектива» (1919) отец Павел убедительно доказывал онтологическое превосходство иконы над светской живописью и ее общекультурную ценность. В ответ на массовые переименования городов, улиц и даже личных имен и фамилий, особенно связанных с историей России и Православной Церкви, целью чего было приведение народа к историческому и религиозному забвению, отец Павел написал работу «Имена» (1922–1925). В ней раскрывается духовный смысл наименования, как выявления сущности личности и предмета, как способа познания законов духовной реальности.

Отец Павел и Анна Михайловна Флоренские
в Сергиевом Посаде 1932 год

Сергиев Посад, 1932 год

* * *

Систематическая травля, которой отец Павел в течение пятнадцати лет (1918– 1933) подвергался за свою культурную и научную деятельность, может быть понята и оценена только в связи с тем, что эта деятельность в лагере воинствующего безбожия справедливо оценивалась как продолжение служения Церкви. Уже 18 декабря 1919 года наркомат юстиции поручил Cергиевскому политбюро установить «тщательное наблюдение» за Флоренским. В январе 1920 года Комиссия по охране Лавры, ученым секретарем которой он являлся, была расформирована, а ее деятельность представлена как контрреволюционная попытка создания «Православного Ватикана».
Следующим поводом для «критики» явилось преподавание во Вхутемасе: Флоренский обвинялся в создании «мистической и идеалистической коалиции» с В. А. Фаворским.
Наиболее жестокой и антинаучной травле отец Павел был подвергнут за истолкование им теории относительности в книге «Мнимости в геометрии» (М., 1922) . В этой знаменитой книге отец Павел, исходя из специальной теории относительности и положений римановой геометрии, выводит возможность конечной вселенной. Хотя с точки зрения чистой математики этот вывод был «некорректен», труд отца Павла находился в русле новейших достижений науки того времени. Религиозно-философское значение этого вывода состояло в том, что Земля рассматривается не как случайная пылинка, а как центр вселенной, а человек – как средоточие творения.

Священник Павел Флоренский
Окрестности Сергиева Посада, 1932 год

Семья Флоренских
1932 год

Наконец, даже организаторская и научная деятельность П. А. Флоренского в ВЭИ была оценена статьями с характерными заголовками «Плоды махрового оппортунизма» (Н. Лопырев, Б. Иоффе // Генератор, 1931. № 4), «Против новейших откровений буржуазного мракобесия» (Э. Кольман // Большевик, 1933, № 12).
Совершенно очевидно, что судьба отца Павла была предопределена его верой во Христа и саном священника Православной Церкви, религиозно-философским мировоззрением и тем вызывающим положением «апологета», которое он занимал в обществе.
Первый арест отца Павла был произведен 21 мая 1928 года в связи с так называемым Сергиевопосадским делом. 8 июня 1928 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ постановило: «Флоренского Павла Александровича из-под стражи освободить, лишив права проживания в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове-на-Дону, означ[енных] губерниях и округах с прикреплением к определенному местожительству сроком на три года, считая срок с 22/5-28 года» . Это называлось «высылка минус шесть». 22 июня Особое совещание внесло изменение в свое решение: было исключено прикрепление П. А. Флоренского к «определенному месту жительства» .
Столь «легкое» наказание объяснялось тем, что во время допросов за подследственных ходатайствовала Е. П. Пешкова и достигла успеха. 14 июля 1928 года П. А. Флоренский отбыл в Нижний Новгород, но уже 31 августа, также благодаря ходатайству Е. П. Пешковой, Особое совещание при Коллегии ОГПУ пересмотрело дело № 60110 и постановило: «Флоренского П. А. досрочно от наказания освободить, разрешив свободное проживание по СССР».
16 сентября 1928 года отец Павел приехал в Москву. Вернуться в Сергиев Посад он тогда не мог, так как, несмотря на освобождение, у него в доме продолжались обыски. Обстановка в Москве в то время была такая, что он говорил Л. Жегину: «Был в ссылке, вернулся на каторгу» .
В ночь с 25 на 26 февраля 1933 года отец Павел был вновь арестован, когда находился на своей московской служебной квартире. Формально он был арестован как обвиняемый по делу № 2886 «О контрреволюционной национал-фашистской организации» («Партия возрождения России») .

* * *

26 июля 1933 года тройка при ПП ОГПУ МО постановила: «Флоренского П. А. заключить в исправ[ительный] труд[овой] лагерь, сроком на десять лет, считая срок с 25/II-33 года» . 15 августа того же года отец Павел был отправлен по этапу в восточно-сибирский лагерь «Свободный» . С 1 декабря он был приписан к научно-исследовательскому отделу управления БАМЛАГа.
Г. И. Китаенко в конце января 1934 года попал на центральный распределительный пункт БАМЛАГа в городе Свободном. «Прибыв в лагерь, – вспоминал он, – я утром вышел из палатки, в которую нас водворили при пятидесятиградусном морозе, и направился к кухне за порцией баланды. Кухня представляла собой котел на колесах под открытым небом, перед которым стояла очередь, человек восемь-десять. Я встал в очередь за каким-то человеком в ватнике, валенках, шапке-ушанке. Вдруг этот человек обернулся и, радостно вскрикнув: “Георгий Иванович! И Вы здесь!” – бросился ко мне. Это был Павел Александрович. Получив свои порции баланды, мы перебросились несколькими словами (страшный мороз не дозволял долго говорить) и расстались. Павла Александровича за время моего краткого пребывания в Свободном я не видел больше, но представление об условиях его быта может дать эпизод, происшедший со мной. Всех прибывших ночью с этапом заключенных отправили в баню, затем вернули в палатку. Я лег на нары ногами к печке-буржуйке, одетый в тулуп, переданный мне моей сестрой при последнем свидании в Москве. Проснувшись утром, я не мог встать – примерз к нарам. Павел Александрович жил в одной из соседних таких же палаток и, следовательно, находился в таких же или близких к этим условиях».
Вскоре, 10 февраля 1934 года, отец Павел был переведен на Сковородинскую опытную мерзлотную станцию. Его исследования здесь заложили основы новой научной дисциплины – мерзлотоведения .

Отец Павел Флоренский
Сергиев Посад, 1932 год

опытной мерзлотной станции
1934 год

В конце июля и начале августа 1934 года благодаря помощи Е. П. Пешковой в лагерь смогли приехать жена и младшие дети – Ольга, Михаил, Мария. Семья приехала не только для свидания. Духовные дочери отца Павла К. А. Родзянко и Т. А. Шауфус, бывшие сестры милосердия Красного Креста, поручили узнать у него, уезжать ли им за границу или оставаться в Советском Союзе. К тому времени они уже трижды арестовывались, в 1930– 1933 годах были высланы в Восточную Сибирь. Отец Павел благословил их отъезд, и летом 1935 года с помощью Е. П. Пешковой они выехали в Чехию.
Тогда же супруга отца Павла обсуждала с ним предложение чешского правительства договориться с правительством СССР о его освобождении из лагеря и выезде со всей семьей в Чехию. Однако для начала официальных переговоров необходим был положительный ответ самого отца Павла. Он ответил решительным отказом, просил прекратить все хлопоты и, сославшись на Апостола Павла, сказал, что надо быть довольным тем, что есть (Флп. 4, 11). Несмотря на отрицательный ответ отца Павла, Т. А. Шауфус, выехав в Чехию и работая в 1935–1938 годах секретарем президента Чехии Й. Масарика, осенью 1936 года вновь подняла этот вопрос через Е. П. Пешкову. На своей записке в НКВД Е. П. Пешкова записала: «...Была просьба Масарика, переданная мне чешским послом Славеком, о замене Флоренскому, как крупному ученому, лагеря высылкой за границу в Чехию, где он предоставит ему возможность научной работы. После моих переговоров с женой Флоренского, которая заявила, что за границу уехать ее муж не захочет, я просила лишь о освобождении Флоренского “здесь”» .
Возможно, это был единственный в истории ГУЛАГа случай отказа заключенного освободиться, воссоединиться с семьей и жить в почете в благополучной стране – и он принадлежал священнику Русской Православной Церкви.

17 августа 1934 года, во время пребывания семьи в Сковородино, отец Павел был помещен в изолятор лагеря «Свободный», а 1 сентября отправлен со спецконвоем в Соловецкий лагерь. Сам он так описал этот перевод в письме из Кеми 13 октября 1934 года: «С 1-го по 12-е ехал со спецконвоем на Медвежью гору, с 12 сентября по 12 октября сидел в изоляторе на Медвежьей горе, а 13-го приехал в Кемь, где нахожусь сейчас. По приезде был ограблен в лагере при вооруженном нападении и сидел под тремя топорами, но, как видишь, спасся, хотя лишился вещей и денег; впрочем, часть вещей найдена, все это время голодал и холодал. Вообще было гораздо тяжелее и хуже, чем мог себе представить, уезжая со станции Сковородинской. Должен был ехать в Соловки, что было бы неплохо, но задержан в Кеми и занимаюсь надписыванием и заполнением учетных карточек. Все складывается безнадежно тяжело, но не стоит писать . Никаких общих причин к моему переводу не было, и сейчас довольно многих переводят на Север» .
15 ноября 1934 года отец Павел был направлен в Соловецкий лагерь. Этот перевод был не так случаен, как ему казалось. С 4 декабря 1933 года Соловецкий лагерь был преобразован в специальное Соловецкое лагерное отделение Беломорско-Балтийского лагеря для содержания «контингентов... по особой инструкции» . За отцом Павлом была установлена постоянная слежка, и донесения о его разговорах посылались в Москву (эти донесения были подшиты к следственному делу 1933 года.).

Отец Павел Флоренский на Сковородинской
опытной мерзлотной станции
1934 год
Рисунок художника Пакшина
Соловецкий лагерь 1935 год

Отца Павла направили работать на лагерный завод йодной промышленности. В эти последние годы жизни он разрабатывал основы водорослеведения. Сначала отец Павел жил в общих бараках «кремля» (так называли монастырь), в 1935 году его перевели в Филиппову пустынь, которая находилась в полутора километрах от монастыря. Здесь, на месте пустынных подвигов своего покровителя святителя Филиппа, отец Павел проходил последние этапы очищения души перед тем, как предстать перед Господом.

Рисунок художника Д. И. Иванова
Соловецкий лагерь 1935 год
Рисунок неизвестного художника
Соловецкий лагерь 1935 год

Встреча отца Павла со знаменитым авиаконструктором П. А. Ивенсеном, которому было тогда двадцать восемь лет, относится, вероятно, к 1936 году. «На Соловках Ивенсен обращается к теме транспорта на воздушной подушке. Нельзя ли сделать такой вагон, чтобы опоры его не касались в движении пути, а скользили над ним, подпертые давлением воздуха? В теории все сходилось, но нужно поставить опыт, а для этого необходим компрессор. Кто-то рекомендует обратиться за помощью к “химикам” йодового завода – Флоренскому и Литвинову. На заводе перерабатывали морские водоросли для получения йода и агар-агара.
“Я тогда о Павле Александровиче Флоренском ничего не знал, – рассказывает Павел Альбертович. – На вид это был глубокий старик, который с трудом ходил. Глядя на меня сквозь очки в узкой оправе, он доброжелательно и внимательно все выслушал и сказал, что дело я затеял стоящее и что обязательно поможет мне... И действительно помог. Разыскал компрессор, который нам и предоставили для эксперимента. Эксперимент подтвердил мои предположения, но работа была вскоре прервана”» .
А. Г. Фаворский, который в 1936–1939 годах находился в заключении на Соловках, вспоминал в двух письмах в 1989 году: «Жили мы вместе с Флоренским не более полутора месяцев, до того дня, когда меня ночью, в ноябре 1937 года, под конвоем отвели на Секирную гору, самое страшное место на Соловках, где находился карцер для штрафников, где применяли пытки и убивали. Флоренский как-то предлагал мне позаниматься со мною, дать мне какие-то познания. Я как-то растерялся, был озадачен его вопросом. Мне, простому молодому рабочему, предлагает свои добрые услуги такой умнейший человек. Я поблагодарил его как мог... Флоренский на Соловках был самый уважаемый человек – гениальный, безропотный, мужественный, философ, математик и богослов. Мое впечатление о Флоренском, да это и всех заключенных мнение, бывших с ним – высокая нравственность и духовность, доброжелательное отношение к людям, богатство души. Все то, что облагораживает человека».
Вероятно, к этим же, последним дням относятся и воспоминания В. Павловской: «Брат Валентины Павловны, инженер-электрик по специальности, оказался в концлагере вместе с отцом Павлом Флоренским. В письмах, присылаемых сестре, он писал, что у него два отца: Павел – родной отец и Павел – духовный. Сам Владимир Павлович Павловский до лагеря был равнодушен к вопросам религии и скорее был атеистом, чем верующим. Духовный переворот произошел в лагере под влиянием отца Павла Флоренского, который многих людей там обратил на путь истинный.
Первое знакомство произошло в камере, куда В. П. Павловский прибыл после долгой дороги, усталый и истощенный. Ему отец Павел Флоренский предложил поесть, так как у него всегда были про запас сухарики и кусочки хлеба, которые им отдавались в помощь ближнему. П. А. Флоренский работал санитаром в больнице. Многих он поддерживал морально и воспитывал духовно. Его все уважали, в том числе и уголовные. Нередко, когда последние не хотели подчиняться распоряжениям начальства, П. Флоренскому удавалось их уговорить, и все обходилось благополучно. [Умер отец Павел Флоренский от истощения. Когда его выносили из больницы, чтобы похоронить, то все, бывшие на дворе, в том числе уголовные, пали на колени и сняли шапки]» .
В письмах семье из Соловецкого лагеря отец Павел упоминал об общении с «одним удмуртом». Как выяснилось ныне, это был Кузебай Герд (1898–1937), классик удмуртской литературы. Под влиянием отца Павла он в Соловецком лагере обратился к Богу, о чем писал своей жене: «Надя! Я никогда не верил в Бога, но тут поверил» (из письма внука, Н. И. Герда, от 4 февраля 1989 года).

* * *

Летом 1937 года началась реорганизация Соловецкого лагеря в Соловецкую тюрьму особого назначения. Отец Павел был вновь переведен в общие бараки, находившиеся на территории монастыря («кремль»). «В общем, все ушло (всё и все), – писал он в одном из последних писем от 3–4 июня 1937 года. – Последние дни назначен сторожить по ночам произведенную нами продукцию. Тут можно было бы заниматься (сейчас пишу письма, например), но отчаянный холод в мертвом заводе, пустые стены и бушующий ветер, врывающийся в разбитые стекла окон, не располагает к занятиям, и ты видишь по почерку, даже письмо писать окоченевшими руками не удается. Зато тем более думаю о вас, впрочем, беспокоюсь... Вот уже 6 часов утра. На ручей идет снег, и бешеный ветер закручивает снежные вихри. По пустым помещениям хлопают разбитые форточки, завывает от вторжения ветра. Доносятся тревожные крики чаек. И всем существом ощущаю ничтожество человека, его дел, его усилий» .
Для Соловецкой тюрьмы 16 августа 1937 года был утвержден план на расстрел 1200 заключенных . Согласно этому плану были заведены дела на 1116 заключенных, расстрелянных 1–4 ноября 1937 года в Сандермохе. Затем было получено разрешение на увеличение плановой цифры.
Тюремная «Справка № 190 на Флоренского П. А.» была составлена начальником Соловецкой тюрьмы ГУГБ старшим майором госбезопасности Апетером и его помощником капитаном Раевским к протоколу Особой тройки УНКВД Ленинградской области №199 . После общих анкетных данных и сведений об осуждении в 1933 году приводится собственно обвинение: «В лагере ведет к[онтр]-р[еволюционную] деятельность, восхваляя врага народа Троцкого». На основании обвинения тюремной «справки № 190» П. А. Флоренский был включен в «групповое» дело № 1042 14/37 года оперчасти Соловецкой тюрьмы «на 12 человек заключенных, осужденных ранее за к[онтр]-р[еволю- ционную] троцкистскую деятельность».
25 ноября 1937 года Особая тройка УНКВД Ленинградской области в составе Л. Заковского, В. Гарина и Б. Позерна, рассмотрев дело №1042 14/37 года, постановила: «Флоренского Павла Александровича расстрелять». Заседания Особой тройки происходили в Ленинграде, а отец Павел в это время находился в Соловецком лагере .
2–3 декабря 1937 года в Соловецкой тюрьме был сформирован этап из 509 осужденных на расстрел, П. А. Флоренский числился под номером 368. 3 декабря этап был переправлен по Белому морю в пересыльную тюрьму Кеми и затем отправлен спецпоездом в Ленинград для размещения в тюрьме госбезопасности НКВД Ленинградской области, так называемом «Большом доме». 7 декабря вышло предписание «прибывших из Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР – расстрелять». 8 декабря 1937 года приговор был приведен в исполнение. Акт о расстреле был подписан комендантом УНКВД Ленинградской области старшим лейтенантом госбезопасности А. Р. Поликарповым . Предполагаемое место захоронения – Левашовская пустошь, где была похоронена основная часть расстрелянных в 1937–1938 годах.
В «Завещании» своим детям, которое отец Павел составлял в 1917–1923 годах «на случай смерти», он писал:
«1. Прошу вас, мои милые, когда будете хоронить меня – приобщиться Святых Христовых Таин, в этот самый день, а если уж будет никак нельзя, то в ближайшие дни. И вообще прошу приобщаться вскоре после смерти моей чаще. Игумен Андроник (Трубачев). За время лагерной жизни отец Павел постоянно писал семье (сохранилось 150 писем). По цензурным соображениям, а также чтобы не травмировать семью и сохранять бодрое мировосприятие, отец Павел ничего не пишет об ужасах лагерной жизни. Обо всем, что касается Церкви, отец Павел пишет иносказательно: Высшая Воля (вместо Бог), Воплощение (вместо Воплощение Христово), постоянно думаю о вас (вместо молюсь), «я принимал удары за вас, так хотел и так просил Высшую Волю» (вместо принес себя в жертву, молился Богу), «сижу и думаю, что вы сегодня, вероятно, собрались все вместе» (вместо «сегодня Пасха и я молитвенно с вами»), «пишу 20-го и, следоват., вспоминаю Посад» (вместо: сегодня день Святой Троицы) и т. д. Причины иносказательности – в особой слежке за отцом Павлом и в его нежелании открывать свой внутренний мир чужим глазам. Письма представляют собой смиренное самосвидетельство исповеднического пути и уникальный источник по православной педагогике.
Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Т. 4. М., 1998. С. 705–706.
Там же. С. 777.
Ленинградский мартиролог (1937–1938). Т. 4. СПб., 1999. Ил. № 141.
П. А. Флоренский. Арест и гибель. Уфа, 1997. С. 135–136. Уже подготавливая повестку протокола № 199, В. Н. Гарин наложил на «Справке № 190 Флоренского П. А.» резолюцию: «ВМН. В. Гарин. 23/XI».
П. А. Флоренский. Арест и гибель. Уфа, 1997. С. 138. Архив УФСБ РФ по г. Москве и Московской области, № 212737. Л. 694.
Священник Павел Флоренский. Детям моим... С. 440.

Игумен Андроник (Трубачев)

ФЛОРЕНСКИЙ Павел Александрович

(о. Павел) (1882-1937), русский философ, богослов, искусствовед, литературовед, математик и физик. Оказал существенное влияние на творчество Булгакова, особенно заметное в романе «Мастер и Маргарита». Ф. родился 9/21 января 1882 г. в местечке Евлах Елисаветпольской губернии (ныне Азербайджан) в семье железнодорожного инженера. Осенью 1882 г. семья переехала в Тифлис, где в 1892 г. Ф. поступил во 2-ю Тифлисскую классическую гимназию. Незадолго до окончания гимназического курса, летом 1899 г., пережил духовный кризис, осознал ограниченность и относительность рационального знания и обратился к принятию Божественной Истины. В 1900 г. Ф. окончил гимназию первым учеником с золотой медалью и поступил на физико-математический факультет Московского университета. Здесь он написал кандидатское сочинение «Об особенностях плоских кривых как местах нарушений прерывности», которое Ф. планировал сделать частью общефилософской работы «Прерывность как элемент мировоззрения». Он также самостоятельно изучал историю искусства, слушал лекции по философии творца «конкретного спиритуализма» Л. М. Лопатина (1855-1920) и участвовал в философском семинаре приверженца «конкретного идеализма» С. Н. Трубецкого (1862-1905) на историко-филологическом факультете. Ф. воспринял многие идеи профессора Н. В. Бугаева (1837-1903), одного из основателей Московского математического общества и отца писателя А. Белого. Во время учебы в университете Ф. подружился с Белым. В 1904 г. после окончания университета Ф. думал принять монашество, однако его духовник епископ Антоний (М. Флоренсов) (1874-1918) не благословил его на этот шаг и посоветовал поступать в Московскую Духовную Академию. Хотя Ф. блестяще окончил университет и считался одним из самых одаренных студентов, он отверг предложение остаться при кафедре и в сентябре 1904 г. поступил в МДА в Сергиевом Посаде, где поселился почти на тридцать лет. 12 марта 1906 г. в академической церкви произнес проповедь «Вопль крови» - против взаимного кровопролития и смертного приговора руководителю восстания на крейсере «Очаков» П. П. Шмидту («лейтенанту Шмидту») (1867-1906), за что был арестован и неделю провел в Таганской тюрьме. После окончания МДА в 1908 г. Ф. остался там преподавателем философских дисциплин. Его кандидатское сочинение «О религиозной Истине» (1908) стало ядром магистерской диссертации «О Духовной Истине» (1912), опубликованной в 1914 г. как книга «Столп и утверждение Истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах». Это - главное сочинение философа и богослова. 25 августа 1910 г. Ф. женился на Анне Михайловне Гиацинтовой (1883-1973). В 1911 г. принял священство. В 1912-1917 гг. Ф. был главным редактором журнала МДА «Богословский вестник». 19 мая 1914 г. его утвердили в степени магистра богословия и сделали экстраординарным профессором МДА. В 1908-1919 гг. Ф. читал курсы по истории философии на темы: Платон и Кант, мышление еврейское и мышление западноевропейское, оккультизм и христианство, религиозный культ и культура и др. В 1915 г. Ф. служил на фронте полковым священником военно-санитарного поезда. Ф. сблизился с такими русскими философами и религиозными мыслителями как С. Н. Булгаков, В. Ф. Эрн (1882-1917), Вяч. И. Иванов (1866-1949), Ф.Д.Самарин (умер в 1916 г.), В.В.Розанов (1856-1919), М. А. Новоселов (1864-1938), Е. Н. Трубецкой (1863-1920), Л.А.Тихомиров (1852-1923), протоиерей Иосиф Фудель (1864-1918) и др., был связан с «Обществом памяти Вл. С. Соловьева», основанным М. А. Новоселовым «Кружком ищущих христианского просвещения» и издательством религиозно-философской литературы «Путь». В 1905-1906 гг. вошел в созданное С. Н. Булгаковым, А. В. Ельчаниновым, В. Ф. Эрном, В. А. Свентицким и др. «Христианское братство борьбы», деятельность которого развивалась в русле христианского социализма. В 1918 г. Ф. принимал участие в работе отдела Поместного Собора Русской Православной Церкви о духовно-учебных заведениях. В октябре 1918 г. стал ученым секретарем Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры и хранителем Ризницы. Ф. выдвинул идею «живого музея», предполагавшую сохранение экспонатов в той среде, где они возникли и существовали, и выступал поэтому за сохранение музеев Троице-Сергиевой Лавры и Оптиной пустыни как действующих монастырей (предложение Ф. осуществлено не было). После закрытия МДА в 1919 г. Ф. продолжал неофициально читать философские курсы ее бывшим и новым студентам в Даниловском и Петровском монастырях и на частных квартирах в 1920-е годы. В 1921 г. Ф. был избран профессором Высших художественно-технических мастерских (Вхутемас), где читал лекции по теории перспективы вплоть до 1924 г. С 1921 г. Ф. также работал в системе Главэлектро Высшего Совета Народного Хозяйства РСФСР, занимаясь научными исследованиями в области диэлектриков, результатом которых стала вышедшая в 1924 г. книга «Диэлектрики и их техническое применение». Ф. создал и возглавил отдел материаловедения в Государственном экспериментальном электротехническом институте, сделал ряд открытий и изобретений. В 1922 г. была издана книга Ф. «Мнимости в геометрии», основанная на курсе, который он читал в МДА и Сергиевском педагогическом институте. Эта книга вызвала резкую критику за идею конечной Вселенной со стороны официальных идеологов и ученых. В 1927-1933 г. Ф. работал также заместителем главного редактора «Технической энциклопедии», где опубликовал ряд статей. В 1930 г. Ф. стал по совместительству помощником директора по научной части Всесоюзного энергетического института. В 1920-е годы Ф. создает ряд философских и искусствоведческих работ, которые при его жизни так и не увидели света: «Иконостас», «Обратная перспектива», «Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях», «Философия культа» и др., которые по замыслу должны были составить единый труд «У водоразделов мысли» - своеобразное продолжение «Столпа и утверждения Истины», призванное теодицею, учение об оправдании Бога, допускающего зло в мире, дополнить антроподицеей, учением об оправдании человека, о мире и человеке в их причастности к Богу.

В мае 1928 г. ОГПУ провело операцию по аресту ряда религиозных деятелей и представителей русской аристократии, после революции проживавших в Сергиевом Посаде и его окрестностях. Перед этим в подконтрольной прессе была развернута кампания под заголовками-лозунгами: «Троице-Сергиева Лавра - убежище бывших князей, фабрикантов и жандармов!», «Гнездо черносотенцев под Москвой!», «Шаховские, Олсуфьевы, Трубецкие и др. ведут религиозную пропаганду!» и т. д. 21 мая 1928 г. Ф. был арестован. Ему не инкриминировали ничего конкретного. В обвинительном заключении от 29 мая утверждалось, что Ф. и другие арестованные, «проживая в г. Сергиев и частично в Сергиевском уезде и будучи по своему социальному происхождению «бывшими» людьми (княгини, князья, графы и т. п.), в условиях оживления антисоветских сил начали представлять для соввласти некоторую угрозу, в смысле проведения мероприятий власти по целому ряду вопросов». 25 мая 1928 г. по поводу обнаруженной у него фотографии царской семьи Ф. показал: «Фотокарточка Николая II хранится мною как память Епископа Антония. К Николаю я отношусь хорошо и мне жаль человека, который по своим намерениям был лучше других, но который имел трагическую судьбу царствования. К соввласти я отношусь хорошо (другого ответа на допросе в ОГПУ ожидать и не приходилось. - Б. С.) и веду исследовательские работы, связанные с военным ведомством секретного характера. Эти работы я взял добровольно, предложив эту отрасль работы. К соввласти я отношусь как к единственной реальной силе, могущей провести улучшение положения массы. С некоторыми мероприятиями соввласти я не согласен, но безусловно против какой-либо интервенции как военной, так и экономической». 14 июля 1928 г. Ф. в административном порядке был сослан на три года в Нижний Новгород. В сентябре 1928 г. по ходатайству жены Максима Горького (А. М. Пешкова) (1868-1936) Екатерины Павловны Пешковой (1878-1965) Ф. был возвращен в Москву, прокомментировав обстановку в столице следующими словами: «Был в ссылке, вернулся на каторгу». 25 февраля 1933 г. Ф. повторно арестовали и обвинили в руководстве придуманной ОГПУ контрреволюционной организацией «Партия Возрождения России». Под давлением следствия Ф. признал справедливость этого обвинения и передал 26 марта 1933 г. властям составленный им философско-политический трактат «Предполагаемое государственное устройство в будущем». В нем якобы излагалась программа «Партии Возрождения России», которая следствием именовалась национал-фашистской. В этом трактате Ф., будучи убежденным сторонником монархии, отстаивал необходимость создания жесткого автократического государства, в котором большую роль должны были играть люди науки, а религия отделена от государства, поскольку «государство не должно связывать свое будущее с догнивающим клерикализмом, но оно нуждается в религиозном углублении жизни и будет ждать такового». 26 июля 1933 г. Ф. был осужден тройкой Особого совещания на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и 13 августа отправлен по этапу в восточносибирский лагерь «Свободный». 1 декабря 1933 г. он прибыл в лагерь и был оставлен на работу в научно-исследовательском отделе управления БАМЛАГ. 10 февраля 1934 г. Ф. отправили на опытную мерзлотную станцию в Сковородино. Проведенные здесь Ф. исследования легли в основу книги его сотрудников Н. И. Быкова и П. Н. Каптерева «Вечная мерзлота и строительство на ней» (1940). В июле-августе 1934 г. с помощью Е. П. Пешковой к Ф. в лагерь смогла приехать жена с младшими детьми - Ольгой, Михаилом и Марией (старшие Василий и Кирилл в тот момент находились в геологических экспедициях). Семья привезла Ф. предложение правительства Чехословакии договориться с советским правительством о его освобождении и выезде в Прагу. Для начала официальных переговоров требовалось согласие Ф. Однако он отказался. В сентябре 1934 г. Ф. перевели в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), куда он прибыл 15 ноября 1934 г. Там Ф. работал на заводе йодной промышленности, где занимался проблемой добычи йода и агар-агара из морских водорослей и сделал ряд научных открытий. 25 ноября 1937 г. постановлением Особой тройки Управления НКВД по Ленинградской области Ф. был приговорен к высшей мере наказания «за проведение контрреволюционной пропаганды» и согласно сохранившемуся в архиве органов безопасности акту расстрелян 8 декабря 1937 г. Место гибели и захоронения Ф. неизвестно. Ф. оставил неоконченные воспоминания «Детям моим», изданные посмертно. В 1958 г. он был реабилитирован.

У Ф. было пятеро детей: Василий (1911-1956), Кирилл (1915-1982), Ольга (в замужестве Трубачева) (1921 г. рождения), Михаил (1921-1961) и Мария-Тинатин (1924 г. рождения).

Суть своей философской, научной и богословской деятельности Ф. наиболее сжато и точно раскрыл в письме сыну Кириллу 21 февраля 1937 г.: «Что я делал всю жизнь? - Рассматривал мир как единое целое, как единую картину и реальность, но в каждый момент или, точнее, на каждом этапе своей жизни, под определенным углом зрения. Я просматривал мировые соотношения на разрезе мира по определенному направлению, в определенной плоскости и старался понять строение мира по этому, на данном этапе меня занимающему признаку. Плоскости разреза менялись, но одна не отменяла другую, а лишь обогащала. Отсюда - непрестанная диалектичность мышления (смена плоскостей рассмотрения), при постоянстве установки на мир, как целое». А на допросе в ОГПУ в марте 1933 г. характеризовал себя так: «Я, Флоренский Павел Александрович, профессор, специалист по электротехническому материаловедению, по складу своих политических воззрений романтик Средневековья примерно XIV века...» Здесь вспоминается «Новое Средневековье» (1924) Н. А. Бердяева, где автор увидел признаки заката гуманистической культуры нового времени после Первой мировой войны и наступления Нового Средневековья, наиболее отчетливо выражаемого большевиками в России и фашистским режимом Бенито Муссолини (1883-1945) в Италии. Сам Бердяев в «Русской идее» (1946) утверждал, что «Столп и утверждение Истины» «можно было бы причислить к типу экзистенциальной философии», а Ф. «по душевному складу» считал «новым человеком» своего времени, «известных годов начала XX в.» Наряду с С. Н. Булгаковым Ф. стал одним из основателей софиологии - учения о Софии - Премудрости Божьей, развивающего взгляды В. С. Соловьева (1853-1900).

Булгаков живо интересовался творчеством Ф. В его архиве сохранилась книга Ф. «Мнимости в геометрии» с многочисленными пометками. В 1926-1927 гг. Булгаков со второй женой Л. Е. Белозерской жил в М. Левшинском переулке (4, кв. 1). В этом же переулке тогда жил и Ф.

Кроме того, Л. Е. Белозерская работала в редакции «Технической энциклопедии» одновременно с Ф. Однако никаких данных о личном знакомстве Булгакова с философом нет. Тем не менее влияние идей Ф. ощутимо в романе «Мастер и Маргарита». Не исключено, что еще в ранней редакции Ф. послужил одним из прототипов ученого-гуманитария Феси, профессора историко-филологического факультета и предшественника Мастера последующих редакций. Между Ф. и Фесей можно провести целый ряд параллелей. Фесю через десять лет после революции, т. е. в 1927 или 1928 гг., обвиняют в том, что он, будто бы издевавшийся над мужиками в своем подмосковном имении, теперь благополучно укрылся в Хумате (так прозрачно Булгаков замаскировал Вхутемас): в одной «боевой газете» появилась «статья... впрочем, называть ее автора нет нужды. В ней говорилось, что некий Трувер Рерюкович, будучи в свое время помещиком, издевался над мужиками в своем подмосковном имении, а когда революция лишила его имения, он укрылся от грома праведного гнева в Хумате...» Придуманная Булгаковым статья очень напоминает те, что публиковались весной 1928 г. в связи с кампанией против дворян и религиозных деятелей, укрывшихся в Сергиевом Посаде. Она как бы подготовила первый арест Ф. и его товарищей. Тогда, например, в «Рабочей газете» от 12 мая 1928 г. некто А. Лясс писал: «В так называемой Троице-Сергиевой лавре свили себе гнездо всякого рода «бывшие», главным образом, князья, фрейлины, попы и монахи. Постепенно Троице-Сергиева лавра превратилась в своеобразный черносотенный и религиозный центр, причем произошла любопытная перемена властей. Если раньше попы находились под защитой князей, то теперь князья находятся под защитой попов... Гнездо черносотенцев должно быть разрушено». Неслучайно Фесю в статье называли потомком первого русского князя Рюрика. Отметим также, что 17 мая 1928 г. корреспондент «Рабочей Москвы», укрывшийся под псевдонимом М. Амий, в заметке «Под новой маркой» утверждал:

«На западной стороне феодальной стены появилась только вывеска: «Сергиевский государственный музей». Прикрывшись таким спасительным паспортом, наиболее упрямые «мужи» устроились здесь, взяв на себя роль двуногих крыс, растаскивающих древние ценности, скрывающих грязь и распространяющих зловоние...

Некоторые «ученые» мужи под маркой государственного научного учреждения выпускают религиозные книги для массового распространения. В большинстве случаев это просто сборники «святых» икон, разных распятий и прочей дряни с соответствующими текстами... Вот один из таких текстов. Его вы найдете на стр. 17 объемистого (на самом деле, совсем не объемистого. - Б. С.) труда двух ученых сотрудников музея - П. А. Флоренского и Ю. А. Олсуфьева, выпущенного в 1927 г. в одном из государственных издательств под названием «Амвросий, троицкий резчик XV века». Авторы этой книги, например, поясняют: «Из этих девяти темных изображений (речь идет о гравюрах, приложенных в конце книги. - М. А.) восемь действительно относятся к событиям из жизни Иисуса Христа, а девятое - к усекновению головы Иоанна».

Надо быть действительно ловкими нахалами, чтобы под маркой «научной книги» на десятом году революции давать такую чепуху читателю Советской страны, где даже каждый пионер знает, что легенда о существовании Христа не что иное, как поповское шарлатанство».

Ф. также был подвергнут критике за преподавание во Вхутемасе, где разрабатывал курс по анализу пространственности. Его обвинили в создании «мистической и идеалистической коалиции» с известным художником-графиком Владимиром Андреевичем Фаворским (1886-1964), иллюстрировавшим книгу «Мнимости в геометрии». Вероятно, нападки на Ф. подсказали Булгакову образ статьи в «боевой газете», направленной против Феси. Булгаковский герой тему диссертации имел прямо противоположную той, что была у Ф., - «Категории причинности и каузальная связь» (каузальность, в отличие от Ф., Феся явно понимает как простую причинность, не отождествляя ее с промыслом Божьим). Феся у Булгакова был приверженцем Возрождения, тогда как Ф. был глубоко враждебен ренессансной культуре. Но оба, и герой и прототип, по-своему оказываются романтиками, сильно обособленными от современной им жизни. Феся - романтик, связанный с культурной традицией Возрождения. Таковы и темы его работ и лекций, которые он читает в Хумате и других местах, - «Гуманистический критицизм как таковой», «История как агрегат биографии», «Секуляризация этики как науки», «Крестьянские войны в Германии», «Респлинцитность формы и пропорциональность частей» (последний курс, преподававшийся в вузе, название которого не сохранилось, напоминает курс Ф. «Мнимости в геометрии» в Сергиевском педагогическом институте, а также лекции по обратной перспективе во Вхутемасе). Некоторые работы Ф. могут быть противопоставлены работам Феси, например, «Наука как символическое описание» (1922) - «Истории как агрегату биографии», «Вопросы религиозного самопознания» (1907) - «Секуляризации этики как науки», «Антоний романа и Антоний предания» (1907) (в связи с романом Г. Флобера «Искушение святого Антония») и «Несколько замечаний к собранию частушек Костромской губернии Нерехтского уезда» (1909) - «Ронсару и Плеяде» (о французской поэзии XVI в.). Темы работ Феси подчеркнуто светские, однако он увлекается западноевропейской демонологией и мистикой и потому оказывается вовлечен в контакт с нечистой силой. Ф., в отличие от Феси, по его собственному признанию, - романтик русской православной средневековой традиции, где, как и в работах Ф., сильно было мистическое начало.

Некоторые черты Ф., возможно, отразились и в позднейшем образе Мастера. Философ, как он сам писал в автореферате биографии для Энциклопедического словаря Гранат (1927), после 1917 г., «состоя сотрудником Музейного отдела... разрабатывал методику эстетического анализа и описания предметов древнего искусства, для чего привлек данные технологии и геометрии» и был хранителем Ризницы Сергиевского музея. Булгаковский Мастер до того, как выиграл по лотерейному билету 100 тыс. рублей и засел за роман, работал историком в музее. В автореферате для Словаря Гранат Ф. определял свое мировоззрение «соответствующим по складу стилю XIV-XV вв. русского средневековья», но подчеркивал, что «предвидит и желает другие построения, соответствующие более глубокому возврату к средневековью». Мастера в последнем полете Воланд уподобляет писателю-романтику и философу XVIII в. Вдохновение же главный герой последнего булгаковского романа черпает в еще более отдаленной эпохе Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата.

Архитектоника «Мастера и Маргариты», в частности, три основных мира романа: древний ершалаимский, вечный потусторонний и современный московский, можно поставить в контекст учения Ф. о троичности как первооснове бытия, развиваемого в «Столпе и утверждении Истины». Философ говорил «о числе «три», как имманентном Истине, как внутренне неотделимом от нее. Не может быть меньше трех, ибо только три ипостаси извечно делают друг друга тем, что они извечно же суть. Только в единстве Трех каждая ипостась получает абсолютное утверждение, устанавливающее ее, как таковую». По мнению Ф., «всякая четвертая ипостась вносит в отношение к себе первых трех тот или иной порядок и, значит, собою ставит ипостаси в неодинаковую деятельность в отношении к себе, как ипостаси четвертой. Отсюда видно, что с четвертой ипостаси начинается сущность совершенно новая, тогда, как первые три были одного существа. Другими словами, Троица может быть без четвертой ипостаси, тогда как четвертая - самостоятельности не может иметь. Таков общий смысл троичного числа». Ф. связывал троичность с Божественной Троицей и указывал, что ее невозможно вывести «логически, ибо Бог - выше логики. Надо твердо помнить, что число «три» есть не следствие нашего понятия о Божестве, выводимое оттуда приемами умозаключения, а содержание самого переживания Божества, в Его превыше-ра-зумной действительности. Из понятия о Божестве нельзя вывести числа «три»; в переживании же сердцем нашим Божества это число просто дается как момент, как сторона бесконечного факта. Но, т. к. этот факт - не просто факт, то и данность его - не просто данность, а данность с бесконечно-углубленною разумностью, данность беспредельной умной дали... Числа вообще оказываются невыводимыми ни из чего другого, и все попытки на такую дедукцию терпят решительное крушение». По мнению Ф., «число три, в нашем разуме характеризующее безусловность Божества, свойственно всему тому, что обладает относительной самозаключенностью, - присуще заключенным в себе видам бытия. Положительно, число три являет себя всюду, как какая-то основная категория жизни и мышления». В качестве примеров Ф. приводил трехмерность пространства, трехмерность времени: прошлое, настоящее и будущее, наличие трех грамматических лиц практически во всех существующих языках, минимальный размер полной семьи в три человека: отец, мать, ребенок (точнее, воспринимаемой полной человеческим мышлением), философский закон трех моментов диалектического развития: тезис, антитезис и синтез, а также наличие трех координат человеческой психики, выражающихся в каждой личности: разума, воли и чувства. Добавим сюда и известный закон лингвистики: во всех языках мира первые три числительных - один, два, три - относятся к древнейшему лексическому пласту и никогда не заимствуются.

Необходимо подчеркнуть, что доказанная Ф. троичность человеческого мышления напрямую связана с христианской Божественной Троицей (подобные троичные структуры присутствуют почти во всех известных религиях). В зависимости от того, верит наблюдатель в Бога или нет, троичность мышления может быть сочтена Божественным Вдохновением, или, наоборот, Божественная Троица может считаться производной от мыслительной структуры. С точки зрения науки троичность человеческого мышления можно связать с экспериментально выявленной асимметрией функций двух полушарий мозга, ибо число «три» является простейшим (наименьшим) выражением асимметрии в целых числах по формуле 3=2+1, в отличие от простейшей формулы симметрии 2=1+1. Действительно, трудно представить себе, чтобы мышление человека было симметричным. В этом случае люди, вероятно, с одной стороны, испытывали бы постоянно состояние раздвоенности, не могли бы принимать решений, а с другой - вечно находились бы в положении «Буриданова осла», находящегося на равном расстоянии от двух стогов сена (или вязанок хвороста) и обреченного погибнуть от голода, поскольку абсолютная свобода воли не позволяет ему предпочесть какой-нибудь из них (этот парадокс приписывают французскому схоласту XIV в. Жану Буридану). Ф. троичной асимметрии мышления человека противопоставлял симметрию человеческого тела, указывая также на гомотипию - подобие не только правой и левой, но и верхней и нижней его частей, также считая эту симметрию заданной Богом: «То, что обычно называется телом, - не более как онтологическая поверхность; а за нею, по ту сторону этой оболочки лежит мистическая глубина нашего существа». Булгаков, не будучи мистиком и православным, вряд ли напрямую придавал троичности «Мастера и Маргариты» какую-либо религиозную символику. Вместе с тем, в отличие от большинства основных функционально подобных персонажей трех миров, формирующих триады, два таких важных героя, как Мастер и Иешуа Га-Ноцри формируют только пару, а не триаду. Другую пару Мастер образует со своей возлюбленной, Маргаритой.

Ф. в «Столпе и утверждении Истины» провозглашал: «Личность, сотворенная Богом, - значит, святая и безусловно-ценная своею внутренней сердцевиной, - личность имеет свободную творческую волю, раскрывающуюся как система действий, т. е. как эмпирический характер. Личность, в этом смысле слова, есть характер.

Но тварь Божия - личность, и она должна быть спасена; злой же характер есть именно то, что мешает личности быть спасенной. Поэтому, ясно отсюда, что спасением постулируется разделение личности и характера, обособление того и другого. Единое должно стать разным. Как же это? - Так же, как тройственное есть единое в Боге. По существу единое, Я расщепляется, т. е., оставаясь Я, вместе с тем перестает быть Я. Психологически это значит, что злая воля человека, выявляющая себя в похотях и в гордыне характера, отделяется от самого человека, получая самостоятельное, бессубстанциональное в бытии положение и, вместе с тем, являясь «для другого»... абсолютным ничто».

Булгаковский Мастер - свою свободную творческую волю реализует в романе о Понтии Пилате. Для спасения творца гениального произведения Воланду действительно приходится развести личность и характер: сначала отравить Мастера и Маргариту с тем, чтобы, отделив их бессмертные, субстанциональные сущности, поместить эти сущности в последний приют. Также члены свиты сатаны - это как бы материализовавшиеся злые воли людей, и неслучайно они провоцируют современных персонажей романа на выявление дурных черт характера, мешающих освобождению и спасению личности. В «Мастере и Маргарите», по всей вероятности, отразилась и цветовая символика, принятая в католической церкви и приведенная Ф. в «Столпе и утверждении Истины». Здесь белый цвет «знаменует невинность, радость и простоту», голубой - небесное созерцание, красный «провозглашает любовь, страдание, могущество, справедливость», кристаллически-прозрачный олицетворяет беспорочную чистоту, зеленый- надежду, нетленную юность, а также созерцательную жизнь, желтый «означает испытание страданием», серый - смирение, золотой - небесную славу, черный - скорбь, смерть или покой, фиолетовый - молчание, а пурпурный символизирует королевский или епископский сан. Нетрудно убедиться, что у Булгакова цвета имеют сходные значения. Например, Иешуа Га-Ноцри одет в голубой хитон, а на голове у него белая повязка. Такой наряд подчеркивает невинность и простодушие героя, равно как и его сопричастность миру неба, Коровьев-Фагот в последнем полете превращается в молчаливого фиолетового рыцаря. Записанные Левием Матвеем слова Иешуа о том, что «человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл», выражают идею беспорочной чистоты, а серый больничный халат Мастера символизирует покорность героя судьбе. Золото ершалаимского храма олицетворяет небесную славу. Багряная мантия, в которую как бы наряжают Маргариту перед Великим балом у сатаны, купая в крови, - это символ ее королевского сана на этом балу. Красный цвет в «Мастере и Маргарите» напоминает о страдании и невинно пролитой крови, как, например, кровавый подбой на плаще у Понтия Пилата. Черный цвет, особенно обильный в сцене последнего полета, символизирует смерть героев и переход в иной мир, где для них уготована награда покоем. Желтый цвет, особенно в сочетании с черным, как правило, создает чрезвычайно тревожную атмосферу и предвещает грядущие страдания. У тучи, накрывшей Ершалаим во время казни Иешуа, «черное дымное брюхо отсвечивало желтым». Подобная же туча обрушивается на Москву тогда, когда заканчивается земной путь Мастера и Маргариты. Последующие несчастья словно предсказаны, когда при первой встрече Мастер видит у Маргариты мимозы - «тревожные желтые цветы», которые «очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто».

В булгаковском романе использован принцип, сформулированный Ф. в «Мнимостях в геометрии»: «Если смотришь на пространство через не слишком широкое отверстие, сам будучи в стороне от него, то в поле зрения попадает и плоскость стены; но глаз не может аккомодироваться одновременно и на виденном сквозь стену пространстве и на плоскости отверстия. Поэтому, сосредоточиваясь вниманием на освещенном пространстве, в отношении самого отверстия глаз вместе и видит его и не видит... Вид через оконное стекло еще убедительнее приводит к тому же раздвоению; наряду с самим пейзажем в сознании налично и стекло, ранее пейзажа нами увиденное, но далее уже не видимое, хотя и воспринимаемое осязательным зрением или даже просто осязанием, например, когда мы касаемся его лбом... Когда мы рассматриваем прозрачное тело, имеющее значительную толщину, например, аквариум с водой, стеклянный сплошной куб (чернильницу) и прочее, то сознание чрезвычайно тревожно двоится между различными по положению в нем (сознании), но однородными по содержанию (- и в этом-то последнем обстоятельстве - источник тревоги -) восприятиями обеих граней прозрачного тела. Тело качается в сознании между оценкой его, как нечто, т. е. тела, и как ничто, зрительного ничто, поскольку оно призрачно. Ничто зрению, оно есть нечто осязанию; но это нечто преобразовывается зрительным воспоминанием во что-то как бы. зрительное. Прозрачное - призрачно...

Как-то мне пришлось стоять в Рождественской Сергиево-Посадской церкви, почти прямо против закрытых царских врат. Сквозь резьбу их ясно виделся престол, а самые врата, в свой черед, были видимы мне сквозь резную медную решетку на амвоне. Три слоя пространства, но каждый из них мог быть видим ясно только особой аккомодацией зрения, и тогда два других получали особое положение в сознании и, следовательно, сравнительно с тем, ясно видимым, оценивались как полусуществующие...»

Еще в своем дневнике «Под пятой» Булгаков, похоже, упомянул это явление в одной из записей от 23 декабря 1924 г.: «...Вспомнил вагон в январе 20-го года и фляжку с водкой на сером ремне, и даму, которая жалела меня за то, что я так страшно дергаюсь. Я смотрел на лицо Р. О. и видел двойное видение. Ему говорил, а сам вспоминал... Нет, не двойное, а тройное. Значит, видел Р. О., одновременно - вагон, в котором я поехал не туда, куда нужно (возможно, намек на поездку в Пятигорск, после которой, по воспоминаниям первой жены Булгакова Т. Н. Лаппа, писатель заразился брюшным тифом и не смог отступить из Владикавказа вместе с белыми. - Б. С.), и одновременно же - картину моей контузии под дубом и полковника, раненного в живот... Он умер в ноябре 19-го года во время похода за Шали-Аул...» Здесь в булгаковском видении, как и у Ф., сочетаются сразу три пространственных и временных пласта. Такие же три пространственно-временных мира мы видим в «Мастере и Маргарите», причем их взаимодействие в читательском восприятии во многом подобно оптическому явлению, разобранному Ф. Когда мы видим оживший мир древней легенды, реальный до осязаемости, как потусторонний так и современный миры романа выглядят порой «полусуществующими». Угаданный творческим воображением Мастера Ершалаим воспринимается как безусловная реальность, а город, где живет автор романа, становится как бы призрачным, населенным химерами человеческого сознания, порождающего Воланда и его свиту. Тот же оптический принцип действует в сцене перед Великим балом у сатаны, когда Воланд демонстрирует работу демона войны Абадонны на своем волшебном хрустальном глобусе: «Маргарита наклонилась к глобусу и увидела, что квадратик земли расширился, многокрасочно расписался и превратился как бы в рельефную карту. А затем она увидела и ленточку реки, и какое-то селение возле нее. Домик, который был размером с горошину, разросся и стал как бы спичечная коробка. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки, от которой валил черный дым. Еще приблизив свой глаз, Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку, лежащую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка». Здесь эффект многослойного изображения в прозрачном глобусе усиливает тревогу героини, пораженной ужасами войны.

В автореферате для словаря Гранат Ф. основным законом мира называл «второй принцип термодинамики - закон энтропии, взятый расширительно, как закон Хаоса во всех областях мироздания. Миру противостоит Логос - начало эктропии (энтропия - это процесс, ведущий к хаотизации и деградации, а эктропия - процесс, противоположный энтропии и направленный к упорядочению и усложнению строения чего-либо. - Б. С.). Культура есть сознательная борьба с мировым уравниванием: культура состоит в изоляции, как задержке уравнительного процесса вселенной, и в повышении разности потенциалов во всех областях, как условии жизни, в противоположность равенству - смерти». По убеждению Ф., «ренессансовая культура Европы... закончила свое существование к началу XX в., и с первых же годов нового столетия можно наблюдать по всем линиям культуры первые ростки культуры иного типа».

В «Мастере и Маргарите» в момент создания романа о Понтии Пилате Мастер сознательно изолируется от мира, где господствует примитивное интеллектуальное уравнивание личностей. Булгаков творил уже после культурной катастрофы 1917 г. в России, во многом сознававшейся Ф. как конец европейской культуры нового времени, ведущей начало от эпохи Возрождения. Однако Мастер принадлежит именно к этой, отмирающей, по мнению Ф., культуре, в традициях которой он творит историю Пилата и Иешуа, тем самым преодолевая обозначенный революцией разрыв культурной традиции. Здесь Булгаков противоположен Ф. Философ думал, что на смену ренессансной культуре придет тип культуры, ориентированный на православное Средневековье. Автор «Мастера и Маргариты» создал совершенно не православный вариант евангельской легенды и заставил главного героя, Мастера, в последнем полете превратиться в западноевропейского романтика XVIII в., а не в православного монаха XV в., столь близкого по типу мировосприятия Ф. Вместе с тем Мастер своим романом противостоит «мировому уравниванию», упорядочивает мир Логосом, т. е. выполняет ту же функцию, какую приписывал культуре Ф.

В письме в Политотдел, содержавшем просьбу об издании книги «Мнимости в геометрии» Ф. утверждал: «Разрабатывая монистическое мировоззрение, идеологию конкретного, трудового отношения к миру, я был и есть принципиально враждебен спиритуализму, отвлеченному идеализму и такой же метафизике. Как всегда полагал я, мировоззрение должно иметь прочные конкретно-жизненные корни и завершаться жизненным же воплощением в технике, искусстве и проч. В частности, я отстаиваю неэвклидовскую геометрию во имя технических применений в электротехнике... Теория мнимости может иметь физическое и, следовательно, техническое применение...»

Показательно, что в экземпляре «Мнимостей в геометрии», сохранившемся в булгаковском архиве, подчеркнуты слова Ф., будто специальный принцип относительности утверждает, что «никаким физическим опытом убедиться в предполагаемом движении Земли невозможно. Иначе говоря, Эйнштейн объявляет систему Коперника чистой метафизикой, в самом порицательном смысле слова». Привлекло внимание писателя и положение Ф. о том, что «Земля покоится в пространстве - таково прямое следствие опыта Майкельсона. Косвенное следствие - это надстройка, именно утверждение, что понятие о движении - прямолинейном и равномерном - лишено какого-либо уловимого смысла. А раз так, то из-за чего же было ломать перья и гореть энтузиазмом якобы постигнутого устройства вселенной?» Явно близкой Булгакову оказалась и следующая мысль философа-математика: «...нет и принципиально не может быть доказательства вращения Земли, и в частности, ничего не доказывает пресловутый опыт Фуко: при неподвижной Земле и вращающемся вокруг нее, как одно твердое тело, небосводе, маятник так же менял бы относительно Земли плоскость своих качаний, как и при обычном, коперниковском предположении о Земном вращении и неподвижности Неба. Вообще, в Птолемеевой системе мира, с ее хрустальным небом, «твердью небесною», все явления должны происходить так же, как и в системе Коперника, но с преимуществом здравого смысла и верности земле, земному, подлинно достоверному опыту, с соответствием философскому разуму и, наконец, с удовлетворением геометрии». Автор «Мастера и Маргариты» подчеркнул в работе Ф. и то место, где определялся радиус «земного бытия» - примерно в 4 млрд. км - «область земных движений и земных явлений, тогда как на этом предельном расстоянии и за ним начинается мир качественно новый, область небесных движений и небесных явлений, - попросту Небо». Булгаков особо выделил мысль о том, что «мир земного - достаточно уютен». Писатель обратил внимание, что по Ф. «граница мира приходится как раз там, где ее и признавали с глубочайшей древности», т. е. за орбитой Урана.

При этом «на границе Земли и Неба длина всякого тела делается равной нулю, масса бесконечна, а время его, со стороны наблюдаемое, - бесконечным. Иначе говоря, тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость. Разве это не есть пересказ в физических терминах - признаков идей, по Платону - бестельных, непротяженных, неизменяемых, вечных сущностей? Разве это не аристотелевские чистые формы? или, наконец, разве это не воинство небесное, - созерцаемое с Земли как звезды, но земным свойствам чуждое?» Булгаков подчеркнул и одно из наиболее принципиальных утверждений Ф., что «за границею предельных скоростей (эту границу автор «Мнимостей в геометрии» считал пределом земного бытия. - Б. С.) простирается царство целей. При этом длина и масса тел делаются мнимыми». Писатель также отметил заключительные строки книги Ф.: «Выражаясь образно, а при конкретном понимании пространства - и не образно, можно сказать, что пространство ломается при скоростях, больших скорости света, подобно тому, как воздух ломается при движении тел, со скоростями, большими скорости звука; и тогда наступают качественно новые условия существования пространства, характеризуемые мнимыми параметрами. Но, как провал геометрической фигуры означает вовсе не уничтожение ее, а лишь ее переход на другую сторону поверхности и, следовательно, доступность существам, находящимся по ту сторону поверхности, так и мнимость параметров тела должна пониматься не как признак ирреальности его, но - лишь как свидетельство о его переходе в другую действительность. Область мнимостей реальна, постижима и на языке Данта называется Эмпиреем. Все пространство мы можем представить себе двойным, составленным из действительных и из совпадающих с ними мнимых гауссовых координатных поверхностей, но переход от поверхности действительной к поверхности мнимой возможен только через разлом пространства и выворачивание тела через самого себя. Пока мы представляем себе средством к этому процессу только увеличение скоростей, может быть, скоростей каких-то частиц тела, запредельную скорость с; но у нас нет доказательств невозможности каких-либо иных средств.

Так, разрывая время, «Божественная Комедия» неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки».

Ф. как бы дал геометрическое истолкование перехода из времени в вечность, перехода, занимавшего И. Канта в трактате «Конец всего сущего» (1794). Именно это истолкование привлекло внимание Булгакова в «Мнимостях в геометрий». Финал «Мастера и Маргариты» демонстрирует равноправие двух систем устройства Вселенной: геоцентрической древнегреческого астронома Клавдия Птолемея (около 90 - около 160) и гелиоцентрической польского астронома Николая Коперника (1473-1543), провозглашенное Ф. В сцене последнего полета главные герои вместе с Воландом и его свитой покидают «туманы земли, ее болотца и реки». Мастер и Маргарита отдаются «с легким сердцем в руки смерти», ища успокоения. В полете Маргарита видит, «как меняется облик всех летящих к своей цели» - ее возлюбленный превращается в философа XVIII в., подобного Канту, Бегемот - в мальчика-пажа, Коровьев-Фагот - в мрачного фиолетового рыцаря, Азазелло - в демона пустыни, а Воланд «летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что возможно, что это лунные цепочки и самый конь - только глыба мрака, и грива этого коня - туча, а шпоры всадника - белые пятна звезд». Сатана у Булгакова на пути в царство целей превращается в гигантского всадника, размерами сопоставимого со Вселенной. И местность, где летящие видят сидящего в кресле наказанного бессмертием Понтия Пилата, - это по сути уже не земная местность, поскольку перед этим «печальные леса утонули в земном мраке и увлекли за собою и тусклые лезвия рек». Воланд со спутниками скрывается в одном из горных провалов, «в которые не проникал свет луны». Отметим, что Ф. фактически предсказал открытие так называемых «черных дыр» - звезд, в результате гравитационного коллапса превратившихся в космические тела, где радиус стремится к нулю, а плотность - к бесконечности, откуда невозможно никакое излучение и куда силой сверхмощного притяжения безвозвратно затягивается материя. Черный провал, где исчезает дьявол со своей свитой, может рассматриваться как аналог такой «черной дыры» (хотя во времена Ф. и Булгакова этот термин еще не употреблялся).

Последний приют Мастера и Маргариты уютен, как мир земного, но явно принадлежит вечности, т. е. находится на границе Неба и Земли, в той плоскости, где соприкасаются действительное и мнимое пространство.

Булгаков наделил существа «по ту сторону поверхности», вроде Коровьева-Фагота, Бегемота и Азазелло, юмористическими, шутовскими чертами и, в отличие от Ф., вряд ли верил в их реальное бытие, пусть даже в мире мнимостей. Писатель был не согласен с философской системой, изложенной в «Столпе и утверждении Истины» и «Мнимостях в геометрии». В то же время, он, по всей видимости, обратил внимание на слова Ф. о зависимости философии от человеческого мышления, о «философском разуме», которому будто бы лучше всего соответствует Птолемеева система устройства Вселенной. Более отчетливо эту идею Ф. сформулировал в статье «Термин», написанной на основе спецкурса, читавшегося студентам МДА в 1917 г., и опубликованной только в 1986 г.: «В неопределенной возможности, мысли предлежащей, двигаться всячески, в безбрежности моря мысли, в текучести потока ее, ею же ставятся себе твердые грани, неподвижные межевые камни, и притом ставятся как нечто клятвенно признанное нерушимым, как ею же установленные, т. е. символически, посредством некоторого сверхлогического акта, волею сверхличною, хотя и проявляющеюся чрез личность, воздвигнутые в духе конкретные безусловности: и тогда возникает сознание. Нет ничего легче, как нарушить эти границы и сместить межевые камни. Физически это - легчайше. Но для посвященного они табу для нашей мысли, ибо ею же в этом значении и установлены, и мысль знает в них хранителя ее естественного достояния и страшится нарушать их, как залоги и условия собственного сознания. Чем определеннее, чем тверже - мыслию же поставленные препоны мысли, тем ярче и тем синтетичное сознание». Ф. считал эти «межи» или «табу» исходящими от Бога и потому непреодолимыми. Булгаков же, судя по всему, был в этом вопросе менее догматичен. В «Мастере и Маргарите» писатель, доверившись творческой фантазии, оказывается, подобно Данте Алигьери (1265-1321) в «Божественной комедии» (1307-1321), как бы «впереди нам современной» философии. Ф. не мог преодолеть многих ограничений, накладываемых на философию особенностями мышления, такими как троичность или еще более фундаментальное стремление рассматривать все явления как имеющие начало и конец. Если бесконечность человеческий разум еще может воспринять, понимая ее как постоянное увеличение какого-то ряда, то безначальность - проблема для мышления гораздо более трудная, поскольку опыт человека говорит, что все вокруг, в том числе и его собственная жизнь, имеет начало, хотя и не обязательно имеет конец. Отсюда мечта о вечной жизни, воплощенная в бессмертии, дарованном божествам. Однако практически во всех существующих мифах богам свойственно рождаться. Не только бесконечным, но и безначальным бытием обладает лишь один абсолютный Бог (в некоторых философских системах понимаемый как Мировой Разум). Но даже и этот Бог всегда представляется творцом Вселенной, которая, следовательно, должна иметь свое начало и разными учеными и философами рассматривается либо как эллиптическая (конечная), либо как гиперболическая (бесконечная). Ф. признавал мировое пространство имеющим начало и конец, за что подвергался резкой критике со стороны марксистов. Булгаков в «Мастере и Маргарите» сумел отразить идею не только бесконечности, но и безначальности. В бесконечное пространство уходят Иешуа, Мастер, Маргарита, Воланд и подвластные ему демоны. В то же время два таких важнейших героя, как Мастер и Га-Ноцри, да и сам Воланд, входят в роман фактически без биографии. Здесь они существенно отличаются от Понтия Пилата, чье жизнеописание, пусть в зашифрованном виде, в романе присутствует. У читателей остается впечатление, что не помнящий своих родителей бродяга из Галилеи и творец истории прокуратора Иудеи существовали и будут существовать всегда. В этом отношении они уподоблены Богу, чье бытие представляется вечным. Укажем, что, как и бытие Божие, логично было бы представить Вселенную не только бесконечной, но и безначальной, что, тем не менее, восстает против коренных особенностей человеческого мышления и не находит поддержки в системах философии, признающих первичным сознание. Несмотря на это, безначально-бесконечная интерпретация мирового пространства присутствует в финале последнего булгаковского романа.

Павел Александрович Флоренский - религиозный философ, богослов, православный священник, ученый, поэт - родился в Елизаветпольской губернии, небольшом местечке Евлах (терр. современного Азербайджана) 21 января (9 января по ст. ст.) 1882 г. Его отец был русским инженером железной дороги, происхождение матери было связано со старинным родом карабахских армян.

В 1889 г. Павел, с золотой медалью окончив 2-ую тифлисскую гимназию, стал студентом Московского университета, физико-математического факультета. В студенческие годы знакомство с А. Белым позволило ему войти в сообщество, где вращались Бальмонт , А. Блок , З. Гиппиус, Д. Мережковский, Брюсов . В этот же период он с интересом отнесся к учению В. Соловьева, изучал работы, написанные архимандритом Серапионом (Машкиным). Тогда же он впервые начал публиковаться в журналах «Весы» и «Новый путь».

Епископ Антоний (Флоренсов) благословил его после выхода из университетских стен на поступление в Московскую духовную академию при Троице-Сергиевой лавре. В эти годы у него возник замысел объединить светскую культуру и церковность, предпринять попытку синтеза научно-философского мировоззрения и церковных постулатов, а также искусства. Он начинает писать работу «Столп и утверждение истины», которая была готова в 1908 г. и удостоена Макариевской премии. По окончании в этом же году академии Флоренский успешно защищает кандидатскую диссертацию; в 1914 г. становится магистром богословия.

В 1911 г. Флоренского рукоположили в священники. Местом службы стала церковь Убежища сестер милосердия Красного Креста в Сергиевом Посаде, где он пробыл до мая 1921 г. На протяжении 1912-1917 гг. Павел Александрович, одновременно являясь профессором академии, читал лекции по истории, философии, а в 1912 г. получил редакторский пост в академическом журнале «Богословский вестник».

Революция 1917 г. была воспринята Флоренским как своеобразный апокалипсис, но с точки зрения политики и философии его все больше привлекал теократический монархизм. Одно из направлений его деятельности в послереволюционный период биографии - это музейная работа и искусствоведение. Флоренский приложил немало усилий для того, чтобы убедить новую власть в огромной ценности Троице-Сергиевой лавры, работал в Комиссии охраны памятников и старины в качестве ученого секретаря. На протяжении 1916-1925 гг. его творческое наследие пополняется целым рядом религиозно-философских работ, в частности, «Очерки философии культа» (1918), «Иконостас» (1922).

В этот же период Павел Александрович активизирует деятельность на поприще математики и физики. Он являлся профессором ВХУТЕМАСа, участвовал в создании и реализации плана ГОЭЛРО. В научных изысканиях его поддерживал Троцкий, и не исключено, что это обстоятельство стало одним из факторов дальнейших злоключений ученого-священника. В 1924 г. им была написана крупная монография, посвященная диэлектрикам, и на протяжении 20-ых увидел свет целый ряд менее масштабных научных работ. Так, в 1922 г. была опубликован труд научно-философского характера «Мнимости в геометрии». На протяжении 1927-1933 гг. Флоренский выступал редактором «Технической энциклопедии» и написал для нее большое количество статей.

В 1928 г. в его биографии имела место ссылка в Нижний Новгород, но она была короткой благодаря ходатайству Е. Пешковой. Флоренский принял решение остаться в России, хотя ему предоставлялся шанс стать эмигрантом и переехать в Чехию. В начале 30-ых в советских изданиях выходит целый ряд статей, направленных против Флоренского. 26 февраля 1933 г. его арестовали и 26 июля приговорили к 10 годам заключения. Отбывать их предстояло в лагере «Свободный» в Восточной Сибири. Прибывшему туда ученому предстояло влиться в научно-исследовательский отдел управления БАМЛАГа. 10 февраля 1934 г. новым местом пребывания стала опытная мерзлотная станция в Сковородино, где Флоренский занимался исследованиями.

17 августа Павла Александровича поместили в лагерный изолятор, а 1 сентября спецконвой доставил его в Соловецкий лагерь особого назначения, где с 15 ноября он работал на заводе йодной промышленности. Даже в таких тяжелых условиях Флоренский продолжал делать научные открытия - запатентовано их было более десятка. Особая тройка НКВД приговорила его 25 ноября 1937 г. к расстрелу. Когда приговор был приведен в исполнение, неизвестно, но датой смерти считается 8 декабря 1937 г. Похоронен Флоренский под Ленинградом на Левашовой пустоши в общей могиле; посмертно был реабилитирован.

С 6 по 16 декабря в Мультимедиа Арт Музее Москвы проходит выставка «Павел Флоренский - русский Леонардо», посвященная русскому религиозному философу, богослову, ученому, поэту и священнику Павлу Александровичу Флоренскому (1882-1937 гг.), одному из самых ярких и трагических представителей эпохи культурного и религиозного ренессанса Серебряного века. В экспозицию включены уникальные экспонаты из музея-квартиры Флоренского - рисунки, документы, иллюстрации к книгам, портреты и фотографии.

На выставке побывала фотокорреспондент Правмира Юлия Маковейчук.

Павел Александрович Флоренский родился 9 января 1882 г. близ местечка Евлах (ныне Азербайджан). Родители дали новорожденному имя в честь святого апостола Павла.

Мать Флоренского - Ольга (Саломия) Павловна Флоренская, урожденная Сапарова (185901951), по отцу происходила из древнего рома армянских князей Мелик-Бегляровых, по матери - из именитого грузинского рода Пааташвили. Отец Флоренского - Александр Иванович Флоренский (1850–1908), сын военного врача, окончил в Санкт-Петербурге Институт путей сообщения. Строил в Закавказье дороги и мосты; был крупны инженером, впоследствии заместителем начальника Кавказского округа путей сообщений; действительным статским советником.

Ольга Павловна Флоренская (урожденная Сапарова, 1859–1951), мать П. А. Флоренского, происходила из древнего армянского рода. В 1908 году вышла замуж за инженера-строителя Александра Ивановича Флоренского, воспитывала семерых детей. В 1915 г. после смерти мужа и дочери Ольги переехала из Тифлиса в Москву, где жила сначала с младшими детьми, снимая квартиру в Долгом переулке (ул. Буденого, д. 16/12), ныне в этой квартире создан Музей-квартира священника П. А. Флоренского. В годы Великой Отечественной войны жила в Сергиевом Посаде, в семье невестки Анны Михайловны Флоренской, затем вернулась в Москву в одну из комнат квартиры, ставшей после 1917 г. коммунальной.

«Сдержанная, замкнутая,гордо-застенчивая в проявлении чувств, преувеличенно стыдливо прятавшаяся от меня уже с самого детства - когда кормила и вынашивала детей, она казалась мне с первых дней моего сознания существования особенным, как бы живым явлением природы, кормящей, рождающей, благодетельной, - и вместе с тем далекой, недоступной». (П. А. Флоренский о своей матери).

Брак Флоренских отличался удивительной гармонией, приоритет семейного начала над всем окружающим никогда не подвергался сомнению. Вслед за первенцем Павлом родились его сестры и братья: Юлия, Елизавета, Александр, Ольга, Раиса и Андрей. Благородное происхождение родителей никогда не было предметом обсуждения - на расспросы о родословной маленький Павел получал уклончивые ответы. Но позже, благодаря архивным и книжным изысканиям, ему удалось осуществить, как он писал, «генеалогическую реставрацию прошлого».

Осенью 1882 г. Семья переселилась в Тифлис (ныне Тбилиси). Хлебосольный город отличало сочетание седой старины и бурной светской жизни, напряженного труда ремесленников и многонационального колорита. Маленького Павла крестили в старинном храме у подножия горы Мтацминда, близ могилы А. С. Грибоедова.

Александр Александрович Флоренский (1888–1937), брат о. Павла Флоренского, геолог, археолог, этнограф. Сотрудник Петергофского института АН СССР, вел исследования в Закавказье, позднее в Сибири и на Камчатке. Арестован по обвинению в контрреволюционном заговоре (1937), приговорен к 5 годам заключения, отправлен в ссылку на Колыму, умер от сердечного приступа, впоследствии реабилитирован (1956).

Культ семьи и детей характерен и для самого Павла Флоренского. В 1910 г. Он обвенчался с учительницей начальных классов Анной Михайловной, урожденной Гиацинтовой (1889–1973). Его избранница была родом из Рязанской губернии, выросла в семье управляющего хозяйством помещиков Шиловских. В раннем детстве лишилась отца, помогала матери в воспитании пятерых братьев. Поженившись, Флоренские переехали в Сергиев Посад. Анна Михайловна была скромной, любящей, исключительно заботливой супругой и матерью пятерых детей.: Василия, Кирилла, Михаила, Ольги и Марии (Тинатин). Вместе с младшими детьми Анна Михайловна ездила к ссыльному о. Павлу в Нижний Новгород и на Дальний Восток в г. Сковородино. Именно она сохранила дом в Сергиевом Посаде и рукописное наследие П. А. Флоренского.

В 17 лет юный Флоренский глубоко и искренне обращается к религии. Родители убеждают сына получить университетское образование для будущей научной деятельности. Несмотря на разногласия с ними и общий кризис мировоззрения, П. А. Флоренский оканчивает гимназический курс первым, с золотой медалью.

В 1900 г. Павел Флоренский поступает на физико-математический факультет Московского университета. Среди его преподавателей - светила науки, профессора Н. В. Бугаев, Н. Е. Жуковский, С. Н. Трубецкой, Л. М. Лопатин, Л. К. Лахтин. Флоренский предполагает написать большую философско-математическую работу «Прерывность как элемент мировоззрения». Одновременно он принимает участие в философском семинаре, изучает историю искусств.

П.А.Флоренский. Иллюстрация «Фонавтограф Скотта-Кенинга и образцы записи». 1908-1909

В 1857 г. французский ученый Леон Скотт изобрел фоноатограф (phonoautograph) - первое в мире звукозаписывающее устройство. Оно состояло из акустического конуса и вибрирующей мембраны, соединенной с иглой, фиксирующей колебания звука. Позднее Рудольф Кенинг (1832–1901) усовершенствовал аппарат Скотта, применив параболоидный рупор. Конструкция фоноавтографа была взята за основу для создания фонографа и граммофона.

В работе «Стрение слова»П. А. Флоренский писал: «В употреблении слово антиномично сопрягает в себе монументальность и восприимчивость. …Возьмем для примера слово кипяток, разученное в звуковом отношении В. А. Богородицким». Подразумевался проф. Василий Алексеевич Богородицкий (1857–1941), д-р филологических наук, выдающийся российский лингвист. В 1884 г. Он основал первую в мире лабораторию экспериментальной фонетики.
О широте его интересов свидетельствует знание языков - древних, европейских и кавказских. К последнему учебному году обучения в университете Флоренский сближается с кругом московских и петербургских символистов.

П.А.Флоренский и П.Н. Каптерев, «Наблюдения над стратиграцией ледяных формаций». Сковородино, 1934. Рукопись, 20 листов. Бумага, чернила. “Для моих работ по мерзлоте придется смастерить какую-нибудь фотокамеру к микроскопу, чтобы закреплять для измерений и документации наблюдаемые картины почвенного скелета и ледяных связующих кристаллов” (из письма П.А.Флоренского сыну Василию от 11 декабря 1933 г. Из дальневосточной ссылки)

Весной 1904 г. П.Флоренский, - один из самых талантливых, подающих большие надежды выпускников, - с отличием окончил университет. Профессора Жуковский и Лахтин предложили ему продолжить научную работу, но выпускник избрал другой путь. В сентябре 1904 г. Флоренский становится студентом Московской Духовной Академии. Знакомится со старцем - епископом Антонием (Флоренсовым). Пройдя через воцерковление, юноша просит благословения на принятие иночества, но опытный старец советует Павлу закончить Московскую Духовную Академию.

К началу XX века Московская Духовная Академия (до 1814 г. - «Славяно-греко-латинская академия») уже более трех столетий являлась крупнейшим образовательным центром России. Именно Академия стала «матерью» Московского университета. В числе ее питомцев были М. В. Ломоносов, математик Я. Ф. Магницкий, поэт и дипломат Антиох Кантемир, многие другие деятели русского просвещения. Академия размещалась в Сергиевом Посаде, в стенах Троице-Сергиевой Лавры. Здесь сочетались лучшие церковно-богословские и культурно-исторические традиции. На этой духовной почве отец Павел вырос как православный мыслитель.

«Есть тонкое очарование Лавры, которое охватывает изо дня в день, при вживании в этот замкнутый мир. И это очарование, теплое, как смутная память детства, уродняет душу Лавре, так что все другие места делаются отныне чужбиной, а это - истинною родиной, которая зовет к себе своих сынов, лишь только она оказываются где-нибудь на стороне. Да, самые богатые впечатления на стороне скоро делаются тоскливыми и пустыми, когда потянет в Дом Преподобного Сергия. Неотразимость этого очарования - в его глубокой органичности. Тут не только эстетика, но и чувство истории, и ощущение народной души, и восприятие в целом русской государственности, и какая то, трудно объяснимая, но непреклонная мысль: здесь, в Лавре именно, хотя и непонятно как, слагается то, что в высшем смысле должно называть общественным мнением. Здесь ощутительнее, чем где-либо, бьется пульс русской истории, здесь собрано наиболее нервных, чувствующих и двигательных окончаний, здесь Россия ощущается как целое» (Из работы священника П. Флоренского «Троице-СергиеваЛавра и Россия», 1918.

После успешного окончания Московской Духовной Академии в 1908 году П. А. Флоренскому было предложено остаться в ней преподавателем философии. В последствии он стал профессором, заведующим кафедрой философии и редактором академического журнала «Богословский вестник». Новый редактор удивлял читателей своим «модернизмом» - публикацией статей по теории чисел и другим математическим проблемам, которые, по его мнению, могли стать основой для творческого развития православного богословия.

Московская Духовная Академия. Священник Павел Флоренский со студентами. Сидит третий слева – С.А. Голованенко. Стоит третий слева – А. Титов. Сергиев Посад, 15 мая 1912. Серебряно-желатиновый отпечаток

О. Павел ставил перед собой задачу очищения человеческого знания от ложной философии и построения системы «цельного мировоззрения», включающего в себя и христианское богословие, и философию, и науку, и искусство. Воплощением этой задачи стали его философско-богословские труды «Общечеловеческие корни идеализма» (1909), «Столп и утверждение истины» (1914), «У водоразделов мысли» (1910–1929).

Лекции по истории философии Флоренский читал 10 лет (1908-1918 гг.). Первый лекционный курс «Общечеловеческие корни идеализма» он посвятил религиозному толкованию мировоззрения Платона. Оценивая вклад Флоренского в изучение платонизма, А. Ф. Лосев писал: «Он дал концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую все, что когда-нибудь я читал о Платоне».

Во втором лекционном курсе «Первый шаги философии» Флоренский убедительно доказал, что античная философия была не примитивным явлением, а выражением сложной и утонченной культуры, предвосхитившей культуру эпохи Возрождения. Считая античное мировоззрение синтетичным, Флоренский старался объяснить и обосновать идеи древнегреческих философов не только с философской точки зрения, но и с позиции естественнонаучной, опираясь на данные современной математики и астрономии, физики и химии, геологии и метеорологии.
В формировании религиозных и философских воззрений П. А. Флоренский испытал влияние великого русского философа В. С. Соловьева. Указывая на духовную общность мировых религий, он подчеркивал, что именно христианство и в особенности православие воплощает полноты Откровения. При этом единственный способ, ведущий к познанию Бога, - внутренний духовный опыт.

П.А.Флоренский. Иллюстрация «Двойные микенские топоры». Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Иллюстрация «Трезубец Посейдона по разным изображениям». Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Иллюстрация «Nautilus. Ваза из Микен». Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Схема устройства мира. Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Схематическое изображение разветвления индоевропейской семьи языков. Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Схема потенций сознания. Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

П.А.Флоренский. Схема территориальной миграции античной философии. Из альбома иллюстраций к курсу классической греческой философии. 1908 – 1909. Бумага, акварель, карандаш, чернила

Церковность Флоренского была ненавязчива, центром его миропонимания стала идея Софии, ПремудростиБожией, постигаемой как созидательная любовь Творца к творению. Традиция почитания Софии, наследником которой был П. А. Флоренский, восходит к Ветхому Завету. Учение о Софии также находит отражение у великих античных философов - Платона, Гераклита, Пифагора и Аристотеля. Продолжателями Флоренского в этом аспекте стали о. Сергий Булгаков, Л. П. Карсавин, А. Ф. Лосев, С. С. Аверинцев. «София – то Начало, в котором Бог сотворил небо и землю» - такое определение Премудрости Божией дал П. А. Флоренский.

Ступенями жизненного пути Флоренского были христианские добродетели, - смирение, вера, надежда, любовь, и «свободные искусства учености», - грамматика, риторика, логика, математика, геометрия, музыка, астрономия, поэзия, философия и богословие. Философия, или, как говорил Флоренский, подлинная любовь к мудрости стала для него символом любви к Истине и синонимом богословия.

Творчество П. А. Флоренского открыло православной мысли новые горизонты, связав русское богословие начала XX в. С его современными формами. Основываясь на внутреннем духовном опыте, о. Павел исследовал самые сложные богословские проблемы. Философские и богословские воззрения Флоренского, включая софиологию, и сегодня сохраняют свой притягательный ореол: в противоположность рассудочной схоластике, они указывают путь постижения Бога не в логических рассуждениях, а в сверхразумном созерцании и чувстве, в просветленном уме и одухотворенном сердце.

Благодаря о. Павлу, в истории русской богословской мысли стало возможным сугубо христианское осмысление роли и значения творчества и культуры. Завязь истинной человечности, «бутон культуры» произрастает из зерна культа, - подчеркивал о. Павел Флоренский. Христианскую культуру с полным правом можносчитать культурой совести, ибо она утверждает не только красоту, но, прежде всего, добро и правду. О нравственном измерении культуры призваны помнить и служители Церкви, и миряне. Флоренский был глубоко убежден, что духовная кульура и аскеза - синонимы и подтвердил эту истину подвигом всей своей жизни.

В 1922 г. Вышла книга П. А. Флоренского «Мнимости в геометрии». В ней он с помощью математических экстраполяций и парадоксов теории относительности А.Энштейна, опираясь на геометрию Н.Лобачевского, доказывал существование сверхъестественного мира, средоточием которого является Бог. Протоиерей Александр Мень подчеркивал, что Флоренский одновременно и независимо от А. А. Фридмана (1888–1925) пришел к идее искривленного пространства и теории расширяющейся Вселенной.

В последнем параграфе «Мнимостей» сопоставляются коперниканская и птолемеева (воплощенная в «Божественной комедии» Данте) картины мира и приводятся аргументы в защиту истинности последней. Флоренский пишет об обратимости времени в горнем мире и о возможности прорыва в этот мир за порогом сверхсветовых скоростей. Книга явилась одной из причин для обвинения Флоренского в мистицизме и последующих гонений против него.

В своей работе «Макрокосм и микрокосм» (1922 г.) о. Павел Флренский развивает концепцию «идеального сродства», взаимосвязанности и взаимообусловленности мира и человека: «Человек есть сумма мира, сокращенный в конспект его; мир есть раскрытие Человека, проекция его».

Исходя из теории множеств великого математика Георга Кантора (1845–1918) , которого Флоренский высоко ценил, он четко обозначил круг вопросов о числовых инвариантах и теории алгебраических форм, где числовая прерывность формы выступает характерной категорией мысли. Флоренский наметил задачу изучения числа как гностической формы, улавливающей внутренний ритм космоса, его пифагорейскую музыку, т. е. музыку небесных сфер.

Пифагор обозначил Бога числом 1, материю - 2, вселенную - 12, которое является произведением тернера и кватернера (3×4); отсюда взгляд на вселенную как на состоящую из трех отдельных миров, которые связываются один с другим посредством четырех постепенных видоизменений и развертываются в двенадцати сферах.

Он смотрел на иерархию духов как на геометрическую регрессию; существа, ее составляющие, изображал как гармонические соотношения, и по законам музыки строил мировые законы. Платон вслед за Пифагором, рассматривал эти существа как идеи и типы. Впоследствии христианский богослов, философ-неоплатоник Синезий (V в.), соединивший учение Пифагора с учением Платона, называл Бога «Числом Чисел» и «Идеей Идей».

Флоренский разрабатывает два алгоритма - приведение чисел и повышение их (в контексте так называемого теософского сокращения чисел), развивая математические обоснования числовой символики в работе «Приведение чисел» (1906 г.; 1916 г.): «Число изображается не только точкою, но и многоугольником. Представление числа многоугольником позволяет узнать внутреннюю природу его, так сказать, кладет число под микроскоп. Точка-бутон раскрывает в многоугольнике-цветке свои потенции, и то, что ранее, в точке, было доступно одному только умозрению, тут делается интуитивно-очевидным».

В статье «Пифагоровы числа» (1922 г.), анализируя явления дискретности в физике, П. А. Флорнеский заключает, что «наука возвращается к пифагорейскому представлению о выразимости всего целым чилсом», то есть к пифагорейской мистике.

Фотография занимала исключительно важное место в жизни Флоренского. Снимки Акрополя, античных статуй и барельефов украшали книжные шкафы в его кабинете - с детских лет и до последних дней фотоснимок был для Флоренского символом вечности.

Еще 15-летним юношей, во время поездки в Германию, Флоренский живо интересовался физическими приборами и, в частности, фотоаппаратурой; в письме к отцу от 13 июня 1897 г. Из Дрездена он говорит о желании приобрести «машину особой конструкции, которя дает рентгеновы фотографии». Вот как Флоренский вспоминает свое путешествие по Грузии летом 1899 г.: «целыми днями лазил по горам, фотографируя, делая зарисовки, записывая свои наблюдения, а по вечерам приводил все это в порядок… пластинки приходилось закладывать в аппарат с большими неудобствами, при свете». Часть этих фотографий сохранилась до наших дней.

В письмах и дневниках П. А. Флоренского мы находим множество упоминаний о фотоснимках его родных и близких, которые он делал сам в детстве и юности. Уже в зрелые годы, занимаясь изучением своей родословной, он любовно и тщательно переснимал старые фотографии. Будучи студентом Московского университета, тоскуя по семье, в сентябре 1900 г. Флоренский пишет отцу: «Только утешение в фотографиях, которыми увесил комнату».

А в письме к сестре Юлии в сентябре 1903 г. Флоренский рассказывает, что стал получать бесплатно журнал по фотографии, - в знак благодарности за негативы, которые он предоставил редакции. В тюремной камере на Соловках, где прошли последние месяцы жизни о. Павла Флоренского, с ним были фотографии его родных и близких. После вечерней молитвы он смотрел на эти снимки, мысленно желая дорогим ему людям покоя и душевного равновесия.

Фотография занимает значительное место в провидческих рассуждениях Флоренского о далеком будущем, когда люди научаться «делать мгновенные мысленные обозрения вселенной, разрезы ее, перпендикулярные к направлению времени… давая как бы мгновенные фотографии мира». Много внимания фотографии уделял Флоренский и в курсе лекций «Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях» (1924–1925): «Даже от фотографического снимка, не то что от художественного произведения, мы требуем, чтобы он соблюдал закон фронтальности»; «В отношении времени моментальная фотография не содержит в себе противоречия, но именно потому не имеет никакого отношения к образам действительности, конкретно воспринимаемым и мыслимым, и представляет собою чистую отвлеченность».

«… Вырезок из природного пространства, фотография, - как кусок пространства, - самым существом дела не может не выводить за свои границы, за пределы своей рамки, потому что есть часть, механически отделенная от большего», - писал Флоренский в «Обратной перспективе». Он понимал ограниченность фотографии как ремесла в отличие от живописи, как искусства: «… мгновенная фотография или зрение при освещении этих процессов электрической искрой покажет совсем другое, нежели чем изобразил художник, и тут обнаруживается, что единичное впечатление останавливает процесс, дает его дифференциал, общее же восприятие эти дифференциациалы интегрирует».

Художник Л. Ф. Жегин (1892–1969) вспоминал, что Флоренский оценивал его живописные работы как бы сквозь некую призму или объектив фотоаппарата: «Ваша живопись производит впечатление „термическое“, т. е. тепловое. Такого характера кажутся предметы, сфотографированные через ультра-красный фильтр».

Фотоаппарат для съемки в ультрафиолетовой части спектра, за границами видимой его части, был изобретен Флоренским и запатентован совместно с Г. Я. Арьякасом в 1930 г. («Прибор для фотографирования в невидимых лучах»). Это компактное устройство давало возможность производить фотосъемку в невидимых лучах без источника электрического тока, в полной темноте и бесшумно. Согласно документам Саратовского филиала Российского государственного арзива научно-технической документации, аппарат был назван «Аидограф - «рисующий невидимое».

Профессор Н. В. Александров, работавший с Флоренским во Всесоюзном электротехническом институте с 1930 по 1933 годы, вспоминал: «Объем знаний Павла Александровича был сверхъестественный… Он очень любил микрофотографию. У нас в то время были лучшие в стране микроскопы и микрофотография. Павел Александрович сам делал шлифы. И просто фотографию он тоже любил».

В своих письмах о. Павел Флоренский нередко употребляет лексику и образцы, связанные с миром фотографии, и происходит это в самые важные моменты его жизни. Яркий пример - письмо из Соловецкого лагеря (от 4-5 июля 1936 г.):

«Сижу раз у себя в комнате, за большим столом перед окном. Было светло еще. Пишу. Как-то утратилось сознание, где я нахожусь, забылось, что я далеко от Тифлиса и что я вырос. Рядом со мною, слева, сидит папа и внимательно смотрит, как это было нередко, когда я учился в гимназии, ничего не говорит. Было так привычно для меня, что я не обращал особого внимания, только чувствовал себя хорошо. Вдруг я сообразил, что я ведь не в Тифлисе, а в Посаде, поднял голову и посмотрел на папу. Вижу его вполне ясно.

Он взглянул на меня, видимо ждал, чтобы я понял, что это он и что это удивительно, и когда убедился, то внезапно его образ побледнел, как бы выцвел, и исчез - не ушел, не расплылся, а стал очень быстро утрачивать реальность, как ослабляемый фотографический снимок. Через несколько часов я получил телеграмму, извещавшую о кончине папы».

Фотографии, выполненные П.А. Флоренским. Конец 1890-х – начало 1900. Серебряно-желатиновые отпечатки

Одно из главных достижений Флоренского - спасение от уничтожения большевиками исторических святынь и культурных ценностей Троице-Сергиевой Лавры, которую он называл «средоточием всенародной анатомии культуры». Благодаря его участию в работе «Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры», это общенациональное достояние сохранилось до наших дней.

П.А.Флоренский в кабинете Всесоюзного Электротехнического института. Москва, 1931. Серебряно-желатиновый отпечаток

Проект музея Троице-Сергиевой Лавры, составленный П. А. Флоренским совместно с П. Н. Каптеревым в декабре 1918 г., предусматривал, что Лавра станет единым живым музеем и сохранится как действующий монастырь. В музее будет широко представлена история и жизнь Лавры в произведениях живописи, рисунках и собрании фотографий.

Флоренский превосходно знал, тонко ценил и очень любил искусство, в особенности иконопись и музыку. «Троица» Андрея Рублева была для него лучшим доказательством бытия Божия, Моцарт был любимым композитором. Флоренскому удавалось сочетать подвижничество священника и ученого с вдохновением поэта. Его поэтический дар развивался от гностической символики к церковно-литургической, что чувствуется уже на страницах его первого поэтического сборника «В вечной лазури» (1907 г.).

В своей работе «Храмовое действо как синтез искусств» (1918 г.) П. А. Флоренский подошел к проблеме храмового действа (т. е. церковного богослужения) как к проявлению «высшего синтеза разнородных художественных деятельностей» - синтезу искусств, который восходит к античной трагедии, соединяя поэзию, музыку и хореографию. Уясняя их общность, Флоренский раскрыл их целостное воздействие и восприятие, вплоть до «своеобразия хореографии», проступающей в размеренности движений при входах и выходах церковнослужителей, в обхождении кругом престола и храма в ритуальных процессиях. Он воспринимал богослужение как живой и целостный организм, дышащий реальной жизнью в формах православного церковного искусства, которое имеет свои национальные традиции на русской почве, такие, например, как: многоярусный иконостас, знаменный распев и т. п.

В лекциях во ВХУТЕМАСе «Анализ пространственности в художественно-изобразительных произведениях» (1921-1924 гг.) П. А. Флоренский утверждал: «Нет непроходимой границы между искусствами изобразительными, слывущими за искусства пространства, и музыкой в ее разных видах, слывущею за искусство чистого времени».

В творческом наследии о. Павла Флоренского его поэтическим произведениям принадлежит заметное место. В авторитетном «Справочнике по русской литературе» (Лондон, 1985 г.) о нем сказано: «Ученый, религиозный философ, фольклорист и поэт», а в списке сочинений Флоренского на первое место вынесен сборник стихотворений «В вечной лазури» (1907 г.). В архиве семьи Флоренских сохранились десятки его стихов и несколько поэм: «Белый камень» (1904 г.), «Эсхатологичская мозаика» (1905 г.), «Оро» (1934 г.). Многие его стихи представляют собой молитвы - как по содержанию, так и по форме.

Часть поэтического наследия П. А. Флоренского опубликована (В. А. Никитиным) в альманахе «День поэзии 1987», журнале «Театральная жизнь» (1988, № 17) и журнале «Литературная Грузия» (1989, № 3). В предисловиях к этим публикациям было высказано предположение о взаимном влиянии «теургического» символизма Андрея Белого и Павла Флоренского. Сохранившаяся и изданная впоследствии переписка поэтов подтвердила это предположение. Интересно отметить, что заметное влияние на поэзию Флоренского оказал русский фольклор, в частности, народные частушки.

Вагон-церковь при санитарном поезде Черниговского дворянства. Слева направо: священник Павел Флоренский, А.К.Рачинский – предводитель Черниговского дворянства, железнодорожный служащий, заведавший устройством поезда. Москва. За Рогожской заставой, 1915

В 1921–1922 годы, в трагический период отечественной истории, когда гонение власти, воздвигнутое на христиан, достигло, казалось, кульминации - иконы и другие святыни и реликвии стали безжалостно уничтожаться, П. А. Флоренский написал богословский и искусствоведческий труд «Иконостас» - апологию иконы. О. Павел убедительно обосновал необходимость сохранения иконописного канона., опирающегося на соборный разум Церкви, на церковное предание, на духовный опыт святых иконописцев, как залог истинности изображения.

Главное назначение иконы - быть окном в мир иной, духовный и вечный, Божественно прекрасный. Только в таком контексте можно уяснить крылатое, ставшее широко известным изречение Флоренского «Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог». Только в таком контексте можно правильно понять значение иконы в структуре храма и в тайнодействии храмого Богослужения. Это гораздо больше, чем понимание иконы как «костылей духовности». Не костыли, а - окно в горний мир. Окно выражает идею проникновения, как символ сакрального пространства для прохождения, сверхъестественного света.

Окна в средневековых соборах с цветными витражами, тайна которых до сих пор не разгадана, были призваны приблизить молящихся к красоте Небесного Иерусалима. Окно может принимать различные формы. Это, прежде всего, квадрат, - но не «черный квадрат» К. Малевича. Это квадрат в музыкальной нотации, средневековый «бревис», самая долгая нота в церковной музыке. В христианстве квадрат - символ 4-х стихий, которые неподвластны смерти.

Принято считать, что решить математическую задачу «квадратуры круга», то есть построить из круга квадрат равной ему площади невозможно. По убеждению Флоренского эта задача резрешается в иконе. Икона есть мистический квадрат, равновеликий кругу, поскольку она есть окно в иной мир. И она же есть око, взирающее из иного мира сюда, символ Божественного всеведения, от которого исходит сияние лучей.

Ольга Павловна Флоренская (в замужестве Трубачева, 1918–1998) - старшая дочь о. Павла Флоренского, ботаник. Вместе с матерью, братом Михаилом и сестрой Марией ездила к ссыльному отцу в Нижний Новгород (1928) и г. Сковородино на Дальнем Востоке (1943). Сохранились и опубликованы письма о. Павла из заключения к ней и другим детям.

Окончила биологический факультет Московского университета (1946). В годы Великой Отечественной войны состояла бойцом медико-санитарной команды и охраняла здание МГУ. Награждена медалью «За оборону Москвы». В 1946 г. вышла замуж за одноклассника Сергея Трубачева, впоследствии дирижера и церковного композитора. В дальнейшем ее жизнь была связана с воспитанием троих детей.

Мария Павловна Флоренская (род. 1924) - младшая дочь о. Павла Флоренского; детское, домашнее имя Тина (от имени царицы Тинатин, героини поэмы Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре»). В 1934 г. вместе с матерью, сестрой Ольгой и братом Михаилом ездила на Дальний Восток к ссыльному отцу.

Награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Окончила курсы по химии; много лет работала на Загорском лакокрасочном заводе; участвовала в геологических экспедициях. Всю жизнь прожила с матерью А. М. Флоренской в Сергиевом Посаде.

Михаил Павлович Флоренский (1921–1961), младший сын о. Павла Флоренского (домашнее имя Мик). Увлекался фотографией. Ездил к отцу в ссылку с матерью и сестрами на Дальний Восток (1934), ему посвящена поэма Флоренского «Оро», написанная в ссылке. С 1939 по 1945 гг. служил в действующей армии, был награжден двумя медалями «За отвагу». С 1945 г. Работал геологом, был специалистом в области бурения скважин, начальником буровых партий Московского филиала ВНИГРИ. В 1958 г. Назначен начальником геотермической станции АН СССР на Камчатке (поселок Паужетка). Погиб в экспедиции 14 июля 1961 г.

Кирилл Флоренский. Во дворе дома. Сергиев Посад, конец 1920-х. Цифровая печать со стеклянного негатива

Кирилл Павлович Флоренский (1915–1982), сын о. Павла Флоренского, поступил в Московский заочный геологоразведочный институт (1932), работал в Биохмической лаборатории под руководством акад.В. И. Вернадского; был призван на фронт (1942), прошел путь от Сталинграда да Берлина. После войны защитил кандидатскую диссертацию по геохимии природных газов и организовал экспедицию по изучению Тунгусского метеорита (1958), по результатам которой выдвинул гипотезу, что его падение было столкновением Земли с кометой.

Заведовал лабораторией сравнительной планетологии (считается ее основоположником) в Институте геохимии и аналитической химии им. В. И. Вернадского АН СССР. Изучал грунт., доставленные с Луны; его именем назван кратер на обратной стороне Луны и минерал. Именно его усилиями и авторитетом была начата систематическая публикация в 1960-е гг. трудов о. Павла Флоренского, продолженная внуками - П. В. Флоренским, игуменом Андроником (Трубачевым), М. С. Трубачевой, Т. В. Флоренской и др.

Священник Павел Флоренский за работой над рукописью в центральной комнате дома. Рядом с ним Анна Михайловна Флоренская. Сергиев Посад, 1932. Серебряно-желатиновый отпечаток.